«Задания решены правильно. Вы, как я понимаю, не настаиваете на том, что он списал их. Так в чем же дело?»
«Он не прилагает видимой работы, Константин Романович. Вот в чем дело».
«Ваша задача, Анна Максимовна, как мне думается, состоит не в том, чтобы научить их создавать видимость работы. Как вы считаете? А оценка явно занижена в самом деле».
Максимус был повержен.
Как Кольке удавалось быть умным и вместе с тем безнадежно глупым, будто каким-то непостижимым образом в одном горшке способны готовиться и холодное, и горячее блюда? Такого не могло быть, но так было. Он был одним с ней наедине и совсем другим на публике. Наедине — иронично-легкий, иногда показушно-обидчивый, как избалованное или слишком впечатлительное и оттого ранимое дитя, иногда непередаваемо уютный и близкий. А при всех — беззастенчиво нагловатый, любивший картинно покурить за старым садовым сарайчиком в компании вульгарных матерящихся школьниц, почему-то считавших себя по этой причине чрезвычайно неотразимыми. Наверное, в этом было какое-то особое неосознанное лицемерие. А если попросту, то выпендреж, выскакивавший, подобно сыпи, у людей, отчаянно нуждавшихся в самоутверждении. Сама Вера не курила, потому что не нуждалась в самоутверждении такого сомнительного свойства, мало интересовалась классными интригами и предпочитала говорить прямо, без лукавства, которым страдали многие ее одноклассницы, бегавшие на переменках за сарайчик покурить, а дома, вероятно, стыдливо зажевывавшие сигаретный запах «Орбитом» или апельсиновой карамелькой на палочке. Слюна через зубы и сигарета между пальцев тринадцатилетней — пятнадцатилетней девчонки — омерзительнейшее зрелище. Привыкнуть к нему Вера не могла. За это Веру не то чтобы не любили, а как-то обходили вниманием. Девчонки не приглашали ее на дни рождения, а мальчишки не домогались внимания. Вера тоже не напрашивалась в их компании, предпочитая наблюдать со стороны за этими размалеванными актрисками, соревновавшимися в нарядах, громогласном смехе и умении виртуозно послать подальше нахала-сверстника. Она понимала Ника, любившего позубоскалить с ними. Она могла понять любого мальчишку на его месте, потому что мальчишки всегда отдавали предпочтение девчонкам, обладавшим легкомысленным, пошловатым кокетством и показной беспечностью, пробовавшим силенки будущих «охмурительниц». Но она не могла принять этой Колькиной двойственности. Иногда просто ненавидела его за чрезмерную игру в компанейского пацана со всеми ироничными выпадами, насмешками над менее говорливыми, за безосновательную браваду и неуместную ершистость перед старшими. Взять хотя этот его спектакль под названием «уход из дому». Типичный показатель взрослости Ника. Вернее, отсутствия оной. Надулся, и плевать ему на весь свет. Я — самый обиженный, самый обделенный. Смотрите на меня! Ничего не страшно. Все могу. На всех могу плюнуть. В том числе и на себя. Какая тут учеба, если всю жизнь решился бросить коту под хвост?
Ах, какой он, наверное, представлял ажиотаж в школе! Сколько пересудов о себе, любимом, сколько шума — Ник Захаров ушел из дому! Вы только подумайте! Что же с ним теперь будет?
Дурачок. Глупый, самовлюбленный мальчишка.
Вера ему так и сказала несколько часов назад. Много всего сказала. Она уже и не помнила подробностей. Но у нее осталось впечатление правильности сказанного. Правильности до последней интонации. Мать он давно не слушал, отца не слишком уважал, к кому же ему еще прислушиваться?
О, она, Вера, нисколько не заблуждалась насчет его отношения к ней. Всего парочки романов Барбары Картланд хватило, чтобы приобрести иммунитет к разной романтической чепухе. Стоило только сопоставить эти романчики с реальностью.
«Думаю, мне следует подняться наверх, навестить графиню, — сказала Гизела».
«Вы ускользаете от меня, — тихо промолвил он. — Что ж, я отпускаю вас… но с условием, что вы не заставите графиню обедать с нами».
Напыщенность чувств, как и любая другая напыщенность — не важно в чем, — всегда смешна.
С другой стороны, ей были отвратительны сверстницы, слишком осведомленные в интимных сторонах жизни и способные с непревзойденным цинизмом и упоением обсуждать эти стороны.
Возможно, именно последнее обстоятельство заставило Кольку обратить внимание на нее, никогда не демонстрировавшую мнимого знания жизни. Несмотря на приобретенный иммунитет, его интерес несколько взволновал ее. Взволновал и поначалу насторожил. Она и не подозревала, что в ней есть эта подспудная настороженность к давно знакомому пацану, который мимоходом иногда просил что-то или говорил на переменках. Пристальное внимание иногда нервирует, но нервозности Вера не испытывала. Впрочем, и настороженность тоже прошла. Прошла с появлением другого Ника. Да, именно так. Появился другой Колька, несмотря на то, что она знала его с третьего класса, — осторожный в словах, забавно внимательный. Как будто она и только она вдруг заболела какой-то особой хворью и теперь нуждалась в постоянном наблюдении специалиста, и на роль такого специалиста Ник назначил себя. Это ее и забавляло. А иногда он напоминал Вере Соломенное Пугало из сказки «Волшебник Изумрудного города», которого она в детстве любила больше всех остальных сказочных героев. Наверное, Ника она любила так же, как и Пугало. И это была совсем не та любовь, о которой без конца трепались девчонки. Эту любовь Вера хотя бы понимала. И не боялась быть смешной, не похожей на своих сверстниц, изо всех сил старавшихся казаться взрослыми и уродовавших себя этими безуспешными потугами.
Ее размышления прервал сигнал домофона.
— Я подойду! — крикнула Вера матери, возившейся на кухне, и побежала в прихожую к трубке. — Да?
— Кто это? — мужской голос.
— А кто вам нужен?
— Девушка по имени Вера.
— Это я.
— Мое имя Олег. Может, ты меня впустишь?
— Еще чего! — вырвалось у нее. — Я никакого Олега не знаю.
— Знаешь. Ты же видела меня дома у Николая.
— Ну и что?
— Неудобно разговаривать по домофону. А поговорить надо.
— Вы могли позвонить предварительно по телефону, а не ломиться в дверь. Извините, но я кладу трубку… — предупредила Вера.
В прихожей появилась мать с немым вопросом на лице.
— Погоди! У меня только один вопрос, — торопливо заговорил мужчина. — Дело в том, что я друг Валентины Захаровой, матери Коли Захарова. Ты, наверное, знаешь, что он ушел из дому пару дней назад. Мать его ищет. Вы же с ним э-э… дружите, так?
— Я дружу со многими. Извините.
Вера повесила трубку.
— Кто это был? — спросила мать.
