Лешка помолчал, обнял меня покрепче, прижался щекой к моему виску. Я замерла, он заговорил, и я с удивлением услышала в его голосе улыбку. Он читал стихи, написанные его матерью, и я слышала в его голосе нежность и тихую гордость. Мне нравилось, как Лешка читал стихи Истоминой, я даже расстроилась, когда он без паузы спросил:
— Эти?
— Да. А ты что? Все ее стихи наизусть знаешь?
Лешку позабавило благоговение в моем голосе, и он рассмеялся. Его тихий смех что-то сделал со мной. Я неожиданно для себя обхватила руками смутно белеющее в темноте лицо и быстро покрыла поцелуями. Лешка благосклонно переждал мой приступ, а когда я, застеснявшись, спрятала лицо у него на шее, погладил по плечу.
— Это не про нас. Плод фантазии. У мамы чрезвычайно развито поэтическое воображение. Она вживается в образ и пишет от лица героини. У нее есть потрясающий военный цикл. Одно стихотворение «Сон матери». Она представила, что меня убили в Афгане. Потрясающе. Мне было восемь лет, я жил с ее родителями.
Я надеялась услышать стихи. Но Лешка стихов читать не стал, а стал обниматься и целоваться.
Дверь скрипнула у меня за спиной. Лешка в последний раз прижал меня к своему твердому животу, одновременно ткнувшись лицом в мою шею, и я ступила на лестницу. По-хорошему следовало бы умыться, а то я и вчера легла без этого.
Из-под двери ванной пробивалась полоска света, и слышался шум льющейся воды. Я немножко постояла, послушала, подумала, что не такая уж я и грязная. Утешив себя таким образом, решила завтра встать пораньше и пробраться в ванную до домочадцев.
Я взялась за ручку своей двери и в это время услышала Лешкин голос. Я шагнула к перилам и, перегнувшись через них, в круге света увидела Лешку и Таню.
Таня выглядела заспанной и очень хорошенькой. Ее туго подпоясанный халатик подчеркивал талию и грудь. Мне не понравилось, что Лешка стоит там с ней, смотрит на ее талию и грудь. Не исключено, что Лешка заметит Танины прелести. А зачем это, раз он собрался жениться? На мне. Глупо было бы уйти и закрыть за собой дверь. Я и осталась.
— Что, Глеб Александрович приехал?
— Да, около часа назад.
— А я спала и не слышала. Где он?
— В ванной.
— Вот черт! Как же я не слышала? А вы давно дома?
— Только вошли.
— А Мария Алексеевна?
— Она тоже дома. Иди спать.
— Нет. Мне надо повидать Глеба Александровича.
— Зачем он тебе?
— По работе.
— Какая работа ночью? Завтра, все завтра.
Укладываясь спать, я размышляла о нежелании Лешки говорить о своем отце. Ведь на досках он явно свернул разговор. Довольно ловко. В другое время я бы даже не заметила. Сегодня заметила. И задумалась. В принципе меня всегда устраивало нежелание Лешки говорить о родителях. Это позволяло мне не говорить о своих. В этом все дело. Впрочем, маму Лешка знал. Бывал у нас дома, как и большинство ребят из группы. Знал Лешка и Куликовых. Дядю Сережу видел пару раз, а с Катькой был знаком достаточно хорошо. И про тетю Нину знал. Видеть не видел. Но знал. Даже подносил как-то сумки с продуктами до их подъезда, провожая меня…
Я проснулась от голосов. Положение луны за окном показывало, что спала я очень недолго. Может, несколько минут, но не больше часа. Женский голос я узнала, мужской тоже показался знакомым. Двое говорили негромко, но достаточно свободно. Меня это удивляло, пока я не вспомнила, что окно моей комнаты единственное с этой стороны дома и обычно комната пустует. Собеседники просто забыли или не знали обо мне.
— Ты сказал ей?
— Ах, Танечка, посмотри, какая ночь!
— Перестань, Глеб. Ты сказал ей?
— Ну подумай сама, когда бы я успел?
— Ты обещал мне.
— Я помню. Но ведь это так непросто.
— Что непросто?
— Непросто, глядя в глаза жене, сказать, что готов предпочесть ей другую.
— Что-то я не уверена, что ты готов. Смотри, мой дорогой, я сама ей скажу.
— Ты не сделаешь этого.
— Почему?
— Ты милая, добрая… Ты не захочешь причинить ей боль.
— Может, я и добрая, но мне не нравится, когда меня используют.
— Кто тебя использует?
— Все. Ты, твоя жена.
— Что ты сочиняешь?
— Я ничего не сочиняю. Считай себя предупрежденным. Не скажешь ты — скажу я.
— Это ультиматум? Ну что ж, скажи ей, и она выставит меня из дома.
— Прекрасно!
— Много лучше. Представить нельзя, как хорошо.
— Что плохого в том, что мы будем вместе?
— А что мы будем вместе есть?
— В смысле?
— В смысле денег. Как ты собираешься их зарабатывать?
— Как зарабатываю.
— Это невозможно. Как ты не понимаешь, конец семье — конец совместной работе.
— Ну и пусть! Она нам не нужна. Я могу писать не хуже.
— Может, и лучше. Кто будет читать?
— Как это?
— Просто. Гонорары зависят от тиража, тираж от спроса, спрос от имени. Автор Мария Глебова раскручен и хорошо продается.
— Но ведь Мария Глебова — это ты.
— Ошибаешься — Мари.
— Как это возможно?
— Очень просто. Мари начинала одна. Известности не добилась, но авторский псевдоним застолбила.
— И что? Из-за этого ты никогда не сможешь с ней развязаться?
— Почему? Дай время, я что-нибудь придумаю.
— Но ты обещал мне.
— И теперь обещаю. Со временем.
— Я верила тебе, а ты… ты подлец, Глеб.
Стало тихо, и я решила, что обдумаю услышанное завтра потому, что хотя удивление мое было велико, но желание спать еще больше. Глаза я закрыла еще раньше во время разговора. Слушать можно и с закрытыми глазами, а смотреть все равно не на что, да в темноте и не разглядишь, даже если встать и подойти к окну. Признаюсь, подобная мысль у меня мелькала, только я поленилась вылезать из-под одеяла.
Уснуть я не успела. Снова заговорили два голоса. Мужской голос остался прежним, а женский изменился, но тоже был мне знаком. У них здесь, видимо, обычное место для тайных встреч. Надо же, как повезло.
— Что здесь делала эта девка?
— Зачем так, Машенька?
— А как? Эта дрянь разводит шашни у меня на глазах, а я должна быть вежливой?
— Перестань, Киска. Это все твои выдумки.
— Выдумки? Где ты был три дня?
— Ты же знаешь. В Москве.
— А она?
— Понятия не имею.
— Да? Она была с тобой.
— Где со мной?
— В моей квартире, в моей постели, на моих простынях…
— Ну, это уже паранойя!
— Правильно! Объяви меня сумасшедшей.
— Машенька!
— Что, Машенька? Я отдала тебе всю жизнь. Отказалась от призвания. Предала свой талант. А я была талантливой. Да! Не спорь.
— Я не спорю. Ты и теперь талантлива.
