Ничто вокруг как будто не изменилось. Из призрачных теней ночи снова вставала знакомая действительность. Джастина с болью осознала, что нужно продолжать жизнь с того, на чем она вчера остановилась, и что она обречена непрерывно тратить силы, каждый день вертясь все в том же утомительном кругу привычных, стереотипных занятий. А ей в эти минуты хотелось, открыв глаза, увидеть новый мир, преобразившийся за ночь ей на радость. Мир, в котором все приняло новые формы и оделось живыми светлыми красками. Мир, полный перемен и новых тайн, мир, где дурному прошлому нет места или отведено весьма скромное место. А если это прошлое еще живо, то во всяком случае не в виде сожалений и обязательств, потому что даже в воспоминании о счастье есть своя горечь, а память о минувших наслаждениях причиняет боль.
Джастине ужасно хотелось увлечься новыми, необычными идеями, изменить свою жизнь так, чтобы каждый день приносил что-то неожиданное, пусть даже не всегда светлое и праздничное.
Но ничто не менялось. По-прежнему вставало предвесеннее тяжелое солнце, по-прежнему она была одна, и прежние горькие чувства заполняли ее душу.
Перед сном, покопавшись в библиотеке Лиона, она достала с полки желтую книгу в матовой коленкоровой обложке. Это было французское издание девятнадцатого века, каких в библиотеке было довольно много.
Взяв книгу, Джастина уселась в кресло и стала перелистывать ее. Поначалу ее увлек сам язык. Хотя книга была написана в Париже, ее отпечатали на английском языке, но это был не тот английский, к которому привыкла Джастина. Книга была написана своеобразным, чеканным слогом, живым, ярким и в то же время туманным, изобиловавшим всякими архаизмами, устаревшими техническими терминами и изысканными перифразами. В таком стиле писали тончайшие художники школы символистов. Здесь встречались метафоры, причудливые, как орхидеи, и наполненные столь же нежными красками. Чувственная жизнь человека описывалась в терминах мистической философии.
Это была странная книга. Джастина еще никогда не читала такой. Казалось, под нежные звуки флейты грехи всего мира проходят перед ней безгласной чередой в дивных одеяниях. Многое, о чем Джастина только смутно догадывалась, вдруг на глазах облеклось плотью. Многое, что ей никогда даже не снилось во сне, сейчас открывалось перед ней.
Это был роман без сюжета, вернее, психологический этюд. Единственный его герой, молодой человек, всю жизнь был занят только тем, что пытался воскресить страсти и умонастроения всех прошедших веков, чтобы самому пережить все то, через что прошла мировая душа. Молодого человека интересовали своей искусственностью те формы отречения, которые люди безрассудно именовали добродетелями, и в такой же мере — те естественные порывы возмущения против них, которые мудрецы все еще называли пороками.
Джастина так увлеклась чтением, что забыла о торжественном приеме, куда ее пригласили по случаю какого-то очередного праздника. Впрочем, она и не намеревалась посещать это заведомо скучное мероприятие, и весьма маловероятным было, что ее мог бы уговорить сделать это даже сам Лион. Она была человеком из другого мира и задыхалась на этих душных приемах, где чинные официанты разносили шампанское на подносах, а вызывающие отвращение своей благодетельностью дамы в бриллиантах и мехах обсуждали свои последние приобретения.
В этот вечер у нее не было спектакля, и Джастина решила посвятить его самой себе. Чтение увлекло и захватило ее, заставив погрузиться в переживания молодого человека, который испытывал болезненный страх перед зеркалами, блестящей поверхностью металлических предметов и водной гладью. Порой трудно было решить, что читаешь — описание религиозных экстазов какого-нибудь средневекового святого или бесстыдные признания современного грешника. Это была отравляющая книга. Казалось, тяжелый залах курений поднимался от ее страниц и дурманил мозг. Сам ритм фраз, вкрадчивая монотонность их музыки, богатой сложными рефренами и нарочитыми повторами, склоняли к болезненной мечтательности, и, глотая одну главу за другой, Джастина не заметила, как день склонился к вечеру и в углах комнаты залегли тени.
Безоблачное малахитовое небо, на котором прорезалась одинокая звезда, мерцало за окном. А Джастина все читала при его неверном свете, пока еще можно было разбирать слова. Наконец, проглотив последнюю главу, Джастина отложила книгу и тут же забылась тяжелым, беспокойным сном. Она еще не осознавала, как глубоко в душу ее запали те чувства и переживания, о которых ей пришлось прочесть. Ей суждено было понимать это постепенно, с каждым новым прожитым днем и с каждой новой потерей.
Взору неизменного Фрица с его неизменной тележкой, на которой он вез неизменный завтрак, Джастина тем не менее предстала вполне свежей и жизнерадостной. Это было тем более странно, если бы Фрицу было известно, что ее ожидает сегодня вечером. А ожидало ее посещение жалкого любительского театрика в Челси, где играла ее соперница Констанция Шерард. Время после традиционного воскресного чаепития в Челси было выбрано театром не случайно — зрители, посещавшие его спектакли, должны были до представления совершить все ритуальные действия, связанные у них с воскресным днем: прочитать воскресную «Таймс», обсудить за чаем все, что в ней было написано, с друзьями и соседями, после чего с сознанием выполненного долга отправляться в театр.
В этот вечер был почему-то полон, и толстый администратор, встретивший Джастину, Клайда и Марка у входа, сиял и ухмылялся до ушей приторной заискивающей улыбкой. Еще бы, его можно было понять — не каждый день на его дешевые представления приходили едва ли не в полном составе представители едва ли не лучшей театральной труппы Лондона.
Администратор весьма торжественно и подобострастно проводил их на лучшие места, которые в сравнении с рядами простых деревянных стульев можно было считать ложей. Джастина наблюдала за администратором с невероятным отвращением, хотя на лице ее все время присутствовала улыбка.
А вот Клайд не скрывал своих дружеских чувств и даже пожал администратору руку. Джастину и Марка он стал уверять, что гордится знакомством с человеком, который открыл подлинный талант и посвятил свою жизнь искусству.
Марк с любопытством разглядывал публику, которая собиралась в зале. Это были в основном пожилые люди, по лицам которых можно было понять, что никогда прежде в своей жизни им не приходилось бывать в настоящем театре. Очевидно, в их жизни, заполненной работой кондукторами, диспетчерами и тому подобное, на это просто не оставалось времени. И только сейчас, после выхода на пенсию, они могли позволить себе роскошь общения с театром. Присутствовала и публика несколько иного рода. Это были совершенно развязные молодые люди, которые громко переговаривались через весь зал и хохотали вместе со своими девицами. Это была молодежь из рабочих кварталов, которая имела весьма смутное представление о правилах хорошего тона и попала в театр неизвестно каким образом.
