кулаком по стене и тут же зашипел от боли, ругая себя за несдержанность. Ну вот какого хрена сорвался? Лара-то откуда знает, что его дико бесят все эти вопросы про соревнования и профессионализм?
Что это блядь вообще за слово такое дебильное — профессионализм? Он делает ровно те же трюки, что и Макс — не зря тот так часто зовет его для съемок видео. Они вдвоем отлично смотрятся в кадре: симпатичные рожи, похожий стиль катания (что и понятно, многому он учился как раз у Макса), сложные красивые трюки. Макс — профи, это каждому ясно. Это значит, что и он профи?
Или если ты ни разу не выиграл на этих блядских соревнованиях, то ты никто, сколько раз ни доказывай обратное на улицах города?
Мирек медленно выдохнул сквозь зубы, пытаясь успокоиться. Но получалось херово. Зачем вообще нужны эти сравнения себя с кем-то? Ему просто нравится кататься. Это его воздух, его любовь, его жизнь. Скейт — это свобода. У тебя нет руля, креплений, ты можешь взмывать вверх, крутиться в любые стороны, спрыгивать хоть откуда, скользить по любым поверхностям. Ты всемогущ, когда под тобой доска. Ты не одинок, пока с тобой скейт.
Ты можешь приехать в любой город и везде будешь чувствовать себя своим — стоит просто найти других скейтбордистов.
Так зачем же нужно монетизировать эту любовь? Мирку казалось, что стоит поставить скейтбординг на рабочие рельсы: соревнования, публичная жизнь, сотрудничество со спонсорами — как из любимого дела сразу уйдет что-то важное. То, на чем это все и держится.
Но, может, он просто оправдывает себя этим. Надо же чем-то объяснить, почему один из самых крутых райдеров Праги хорош только на улице, а как только выходит на соревнования — выступает так, что хочется от стыда под землю провалиться. Мирек уже перестал было в них участвовать, но тут вот США приманили своими шикарными скейт-парками и классными ребятами, которые приедут на соревнования. Да и Макс уболтал. А в итоге то же, что и всегда: проваленная квалификация, мерзкая горечь во рту и показная широкая улыбка, чтобы никто не понял, как ему невыносимо стыдно за себя.
Мирек схватил скейт, бейсболку, накинул куртку. Да, он только что был на тренировке, но пофиг. Надо успокоиться. Просто покататься для себя.
Решение оказалось удачным! Вот точно говорят, что ничто так не прочищает мозг, как скейт. За полтора часа катания из головы вылетела и Лара с ее чертовыми голодными взглядами, от которых внутри все болезненно выкручивало, и ненавистные соревнования, после которых хотелось пристрелить себя, чтобы не мучиться. В мыслях звенела приятная пустота: там остался только ветер, шуршание колёс по асфальту и радостное удовлетворение. Ноги гудели, спина под курткой была мокрая насквозь.
Мирек бегом поднялся по лестнице, швырнул на пол скейт, шагнул в кухню и, рванув на себя дверцу холодильника, вытащил любимую «Крушовицу». Темное запотевшее стекло приятно холодило пальцы, а когда пиво ледяной волной прокатилось по пересохшему горлу, Мирек аж застонал от удовольствия. Боже, какой кайф! Теперь в душ — и он будет счастливейшим человеком на земле!
Оставив бутылку на столе, он шагнул в комнату, содрал с себя мокрую, прилипшую к спине футболку, схватил полотенце, толкнул дверь комнаты…
И увидел Лару.
Она стояла на кухне, в руках у неё была бутылка с пивом. Его бутылка. Которую он оставил на столе. И она пила из неё.
Пила пиво из его бутылки! Зачем, черт возьми? Это же Лара. Она шарахается от него, не выходит из комнаты, если он дома, дергается от каждого, даже случайного прикосновения. И тут вдруг сама — добровольно! — обхватывает своими невероятными пухлыми губами горлышко бутылки, которое несколько минут назад побывало у него во рту.
— Это мое пиво, — голос Мирка прозвучал хрипло и надтреснуто, и Лара, отпрыгнув от стола, как будто её застали на месте преступления, сильно покраснела.
— Я знаю, — прошептала она. И это смущение, закушенная губа и огромные виноватые глаза сказали ему так много, что все тело обдало жаром. Она специально это сделала! Она хотела…
— Ты могла просто попросить, — у Мирка так сильно бухало сердце, что пульс набатом отдавался в ушах. — Так захотелось моего пива? Или… меня?
Он так разволновался, что даже не заметил, что перешел на чешский. И не понял, когда Лара ему что-то ответила срывающимся голосом. Наверное, на русском.
— Я не понимаю, — признался он, облизывая пересохшие губы и надвигаясь на нее. — Ты сказала «да»?
Лара мотала головой, но почему-то не уходила, а ее глаза, не отрываясь, смотрели на него. «Убегай, черт тебя побери, если ты не хочешь!» — мысленно твердил Мирек, сокращая расстояние между ними. — «Я же, твою мать, не железный!»
Не ушла. Осталась стоять. А когда Мирек, шалея от собственной смелости, притянул Лару к себе и накрыл её губы своими, она вдруг коротко простонала и раскрыла свой нежный сладкий рот, впуская его язык. Мирку казалось, что он в первый раз целуется — настолько остро, ярко и хорошо это было. Невозможно было контролировать себя, когда тело, о котором мечтал ночами, вдруг оказалось тут, в его руках. Он, задыхаясь, гладил шелковые, пахнущие цветами волосы, проводил ладонями по крутому изгибу, где талия переходила в бедра и сходил с ума от того, какая она. Лучше, чем думал и представлял себе. Живая, горячая, нежная — она горела под его руками, под его поцелуями, прижималась к нему и гладила прохладными ладонями его голые плечи. И от этого кожа начинала пылать, а в голове становилось горячо и пусто.
Мирек на мгновение оторвался от её губ, чтобы вдохнуть воздуха, и тут Лара, тараща на него бессмысленные поплывшие глаза, стала бормотать что-то.
— Нет, нет, нельзя, — услышал он. И замер. Что случилось? Почему? Он неправильно понял, и она не хочет? Но разве, когда не хотят, так отчаянно вцепляются в мужские плечи?
— Если нет, тогда почему ты гладишь меня? — нежно шепнул он, снова притягивая к себе Лару, но она вдруг оттолкнула его.
— Отойди от меня! Не трогай! Никогда! Понял?!
Мирек ничего не понял.
— Лара!
И тут она удивила его еще раз:
