Именно поэтому я не могу удержаться, именно поэтому перехожу черту. Привстаю на носочки и касаюсь его губ своими. Сначала робко, едва задевая, а потом, потом целую по-настоящему.
Ноги подкашиваются, а сердце, боже, мое бедное сердце заходится предсмертными конвульсиями. Каждый закуток моей души огнем горит.
Касаюсь его языка своим и умираю. Начинаю жалобно скулить, вымаливая об одном: пусть это не прекращается, пусть он меня не отталкивает. Только не сегодня, не сейчас, ни в эту минуту, когда я готова воспламениться и сгореть дотла.
Поцелуй углубляется. Данис фиксирует затылок ладонью, начиная просто пожирать мой рот. Агрессивно, с толикой боли. Чувствую, как его зубы чуть сжимают мою нижнюю губу, и просто лечу вниз с обрыва.
Сознание затуманивается окончательно. Живот сводит судорогой из желания и адского дискомфорта. Я хочу его. Как самая настоящая нимфоманка. Его!
Ничего больше не имеет значения. Ничего. Только он и я. Мгновение, возможно, оно никогда больше не повторится, и именно поэтому я хочу насытиться им до передоза.
Холодный дождь теперь не что иное, как красивая декорация. Я не чувствую холода. Только жар. Лицо, пальцы, грудь, живот — каждая часть тела полыхает. Как это остановить, да и нужно ли? Вопрос без ответа.
Только тихое мычание в любимые губы.
— Пожалуйста, — бормочу, — пожалуйста, — сама не понимаю, о чем прошу. Просто не понимаю, но уверена, будто он знает. Всегда и все знает.
Когда оказываюсь пригвожденной к машине, вздрагиваю от легкого удара лопатками о стекло.
О боже, его холодные ладони стискивают мою талию под кофтой. Он прикасается к голой коже, скользит выше, сжимая грудь. А мне хочется большего, хочется избавиться от белья, хочется, чтобы он сжал ноющие соски. Поласкал меня, как когда-то.
Из глаз снова брызжут слезы, это все от переизбытка эмоций. Грань пройдена обоюдно. Я вижу в его глазах такой же океан, как и у меня, сотканный из желания.
Тянусь пальцами к пуговице на его джинсах. Он твердый. Каменный просто.
Воздух из легких окончательно выбивает. Ничего не могу. Дышу с трудом. Еле-еле. И залипаю на его губах, на своих ощущениях, когда трогаю вздыбленную плоть под толстым материалом черных штанов. Горю от жадных прикосновений, Дан впивается пальцами в мою кожу не жалея, возможно, останутся отметины, но сейчас это не главное. Сейчас вообще ничего ни главное. Только мы.
— Катя, — выдыхает в мой рот. Смотрит. Теперь по-другому, теперь так, как несколько лет назад. — Моя Катенька.
Данис прижимается ко мне сильнее, сковывая движения моей руки, блуждающей на его ширинке. Закусываю губу. Заглядываю в его глаза, а потом словно просыпаюсь.
Кайсаров снова собран и серьезен. Разительная перемена. Колоссальная. Хочется заплакать. Разрыдаться.
— Это адреналин, — выдает через стиснутые зубы. — Садись в машину.
— А ты? — жалобно скулю, наблюдая за его отдаляющимися шагами.
Обхватываю себя руками, потому что теперь, вот теперь становится холодно. Он снова меня бросает.
— Я в аптеку. Приготовься, вытащишь пулю. Сама решила помогать, — добивает, окончательно повернувшись ко мне спиной.
Глава 18
— Ты мне должен! — рявкаю в трубку, как только оказываюсь под козырьком гостиницы. Дождь стеной. Одежда насквозь.
Отец шелестит бумагами. Медлит. Всегда, сука, медлит.
— Мы так не договаривались.
— Мне похер, о чем мы договаривались, я твою просьбу выполнил. Так что будь добр, выполни свою, — цежу сквозь зубы и уже на автомате, как это было раньше, бросаю взгляд на Катю.
Она до сих пор сидит в машине. Мы приехали минут десять назад, но она все еще не вышла. Когда открыл дверь, только зыркнула исподлобья, а потом молча отвернулась. Знаю, что обидел, знаю, что на протяжении последних часов только ору на нее и пугаю. Но, твою мать, меня и самого выносит от этой ситуации. Это все эмоции. Нервы. Дичайший стресс. Хладнокровие сохранять не получается абсолютно, потому что, когда я увидел ее там… в этом чертовом доме, меня коротнуло. Настолько, что последствия разгребаю до сих пор, и я сейчас не о дорожке трупов, которую я за нами оставил. Нет. Меня внутри тряхнуло. Высшая отметка по шкале Рихтера*.
Это невыносимо — видеть любимого человека в том состоянии, до которого они ее довели. Катю трясло, они ее, бл*дь, били. У нее ссадины на лице, руках, губы поранены. У моей девочки, которую я пообещал себе оберегать всегда, чего бы мне это ни стоило, синяки от каких-то уродов. Они ее держали в сраном подвале.
Я когда просто на нее смотрю, мне их всех воскресить хочется и по новой закопать.
В моменте была лишь ярость. Изощренная, беспощадная ярость.
Сжимаю пальцами переносицу и прикрываю глаза.
Легкие доверху забиты Катиным запахом. Меня рядом с ней чуть ли не трясет. Так сложно держать лицо. Так сложно не сорваться. Хотя я уже сорвался. Ее поцелуй — удар тока в несколько десятков тысяч вольт. Смертельно. Если бы мы не стояли посреди улицы, если бы только не стояли…
— Ты убил восемь человек сегодня, — включает моралиста отец.
Его скрипучий голос еще сильнее действует на нервы, особенно когда мы оба знаем, что не за их жизни он переживает, а за свою шкуру. Шейх ему этого не простит. Придется дорого заплатить.
Такой маленький нюанс, когда работаешь с ублюдками. Только мой отец не лучше. Впрочем, как и я.
— Ты обещал, что она будет не при делах. Всегда, — заключаю спокойно, а потом взрываюсь: — Так какого хрена, папа? Они хотели ее продать, и я очень надеюсь, что не по твоей наводке.
Молчание на другом конце провода напрягает и подталкивает не к самым приятным выводам.
— Не по моей. За это скажи спасибо ее отцу.
Это я еще выясню.
— Ты меня услышал, — сбрасываю звонок и убираю телефон в карман.
Смотрю на скользящие по стеклу дворники, и все внутри сжимается. Катя сидит, уронив голову на руль. Плачет. Снова плачет. В этом я уверен.
Видеть ее слезы, боль — просто невыносимо.
Она все еще моя. Глубоко под кожей. Ее нельзя вытравить, как бы я ни пытался. Полтора года, а ничего не изменилось. Меня по-прежнему на ней клинит.
Она по-прежнему центр моей уродливой вселенной. Одна на миллион. На всю галактику.
По телу гуляет озноб, плечо припекает не по-детски, будто в нем прямо сейчас ковыряют раскаленной кочергой. Я схлопотал пулю по глупости из-за собственной же жалости. Не добил. Просто оставил без сознания, точнее, так думал.
Этот полудохлый урод выстрелил мне в спину. Промахнулся, конечно, плечо задел. Только благодаря этому я вообще смог добраться до города, ну почти.
Ухмыляюсь где-то глубоко про себя, не сводя с Кати глаз. Если бы не она, возможно, я бы просто сдох. Меня вырубило. Понятия не имею, сколько пробыл без сознания, но, не появись Токман на этой чертовой дороге, я мог просто истечь кровью, пока был в отключке.
Прижимаю ладонь к ране. Ощущение, будто в нее соли насыпали. Жжение становится просто невыносимым. Перед глазами маячат черные пятна. Хрен знает, сколько я еще выдержу, прежде чем снова вырублюсь.
Делаю шаг. Потом еще один. Уверенно выхожу под дождь, направляясь к машине. Обогнув капот, тяну на себя дверь со стороны водителя.
Катя вздрагивает от моего появления и холодного, влажного воздуха, залетевшего в салон.
— Идем, — протягиваю ей руку.
На мой жест она лишь отрицательно качает головой.
— Я не хотел, чтобы все так вышло, — стискиваю зубы, запрокидывая голову к небу, — не хотел причинять тебе боль своими словами. Тебя трясет, ты замерзла. Пошли в номер.
— Зачем? — она медленно ведет взглядом по моему лицу, добираясь до глаз. Смотрит. В душу.
— Идем, — нависаю над ней. Пара сантиметров до ее губ. Слишком мало. Критично, хочется до дна ее выпить. Сжать щеки пальцами, черт!
— Данис, — она выдыхает, с шумом, с болью, которая передается и мне. — Что вообще происходит? Я ничего не понимаю…
