горле как ненормальное. Моя дочка, моя маленькая сладкая девочка лежит на боку, трогательно подложив руку под щечку. И смотрит, насупив брови, один в один как отец.
— Привет, — хриплю я.
— Привет.
Как во сне подхожу ближе. Опускаюсь на колени, хотя Реутов за спиной уже пододвигает поближе для меня стоящий у окна стул. Укладываюсь щекой на кровать, теперь мы нос к носу с Сашкой.
— Как ты, Вороненок?
Молча ведет плечом.
— Я принесла макаронс. Твой любимый манговый тоже есть.
— Спасибо. Я уже больше люблю черничный.
Киваю, мучительно сглатывая собравшиеся в горле слезы. Подумаешь. Это не самые большие изменения, о которых мне еще предстоит узнать, так? Я много упустила, да, но я обязательно наверстаю. Иначе не может быть. Но пока мысль о том, сколько же всего прошло мимо — не дает свободно вздохнуть. Я живу с ощущением чудовищной неподъёмной вины перед этим маленьким человечком и просто надеюсь на то, что когда-нибудь себя прощу.
— Я непременно это запомню, — веду пальцами по бледной, будто сахарной щечке, на которой заметны два характерных волдырика. — Может быть, мне еще что-то нужно знать? — подбадриваю малышку. Кажется, если замолчу хоть на секунду — не выдержу. Зареву так, что фиг потом остановлюсь, пока все глаза не выплачу.
Сашка ведет тощим плечиком. Фигурой она в меня. Лицом — в отца больше. Сашка — это мы. Мы, которых теперь не стало. Как же странно это все. И как, сука, неправильно. Неужели он этого не понимает?!
Осторожно касаюсь пальцами Сашкиных темных волос:
— Я так по тебе соскучилась, доченька. Так соскучилась… Жаль, что ты приболела. Я всю неделю придумывала, как стану тебя развлекать.
Замолкаю, не имея ни малейшего представления, что добавить к сказанному. Не похоже, что Сашке вообще интересно. Блин.
— Придумала?
— А?
— Придумала развлечение?
— А, да. Мы бы пошли на озеро. У нас в городе есть озеро, ты же любишь купаться?
Нащупав под ногами хоть какую-то почву, сбиваясь и волнуясь, рассказываю Сашке о нашем городке. О коллегах, с которыми работаю, о том, в какой структуре тружусь, и для чего она нужна. Наверное, ей это совершенно неинтересно. Но мне эгоистично хочется, чтобы дочь мной гордилась. Чтобы она любила меня, чтоб доверяла не меньше, чем отцу и этой проклятой Нике. Хоть я ее и не видела, но знаю, что она где-то здесь. Чую приторный аромат ее сладких цветочных духов и даже, кажется, слышу голос. Она не дура — пускать все на самотек.
Перевожу взгляд на Сашку. А та спит! Надеюсь, ее сморила болезнь, а не скука. Невесело улыбнувшись, еще какое-то время гипнотизирую Сашкино умиротворенное личико. Я бы вечность могла так просидеть, но ведь меня ждет Миха, которому я даже не сказала, как долго буду отсутствовать. Мы просто договорить, что он подождет меня в кафе на углу соседнего дома.
Заставляю себя отлепиться от дочки и тихонько выхожу в коридор. В доме тихо. Подчиняясь этому безмолвию, я тоже стараюсь не издавать лишнего шума. Равняюсь с гостиной и застываю, пригвожденная к полу… Ну, вот на хрена? На хрена я выперлась?! Знала бы, что застану этих двух обнимающимися, так еще бы из детской окликнула. Нет, это просто немыслимо. Ну, не суки?! У них времени другого, что ли, нет? Обязательно когда я тут?! Ненавижу! Господи, как же я их всех ненавижу…
Отступаю в коридор. Лопатками больно врезаюсь в стену. А рвущийся из груди ор затыкаю кулаком. Знала же, что будет плохо, когда их увижу вместе. И вроде готовила себя к этому, разгоняя злость до сверхзвуковых частот, была уверена, что выстою. Но нет. Не-е-ет. Это, один черт, удар исподтишка. Ногой. В солнечное сплетение. Они о чем-то говорят, она над чем-то тихонько посмеивается. И в этих звуках тонет безмолвие, окутавшее мой рухнувший мир. Дрожит и осыпается пылью фундамент, летит битое стекло, трескается земная кора, выпуская раскаленные потоки лавы… И я тону, я умираю в геенне огненной его предательства. Опять и опять умираю.
А я-то думала, мир рухнул еще тогда, в день моего освобождения. Но нет, это была лишь генеральная репетиция. Задыхаясь, я пытаюсь себя убедить, что новый мир всегда рождается на осколках старого. Что я непременно выстрою на них этот самый новый мир, да. Если, конечно, не сгину в черной дыре своего отчаяния. Если сделаю невозможное и как-то из нее выберусь.
Сворачиваю к двери. Обуваюсь. Каблук случайно цокает о гребаный мрамор.
— Кэт?
— Я уже ухожу. Провожать не надо.
Плохо осознавая, что делаю, толкаю дверь. Трясет. Господи боже, как же меня трясет!
— Погоди ты… — за спиной раздаются шаги, но, к счастью, замок открыт, и больше ничто не удерживает меня в этой квартире! Я вываливаюсь на площадку и, не дожидаясь лифта, бегу вниз.
— Кэт!
— Я спешу. Позже тебя наберу.
Не знаю, расслышал ли он хоть что-нибудь в грохоте каблуков. Да и похрен. Похрен, даже если он решит, что я тупо сбежала. Нет, ну какая же тварь! А-а-а-а-а! Беззвучно ору, вцепившись двумя руками в перила. Я сейчас или с ними что-то сделаю, или с собой. Потому что вот так, как есть — невозможно. Совершенно ведь невозможно! А-а-а-а-а-а! За что?! Ну, за что, а? Он так со мной…
Руки трясутся. Я в жизни не попаду по кнопкам, чтобы набрать сообщение. Звоню.
— Миш…
— М-м-м? Ты уже справилась?
— Справилась, да. Д-давай уедем? П-пожалуйста.
— Иди к машине, Кэт. Я только счет оплачу, — отвечает уже совсем другим голосом.
В итоге к его джипу мы подходим одновременно.
— Все нормально? — окидывает меня внимательным взглядом.
— А что, похоже? — срываюсь на него не по делу. — Прости.
— Да нет, мне не жалко. Если тебе так легче…
Качаю головой — какой там легче?! Мне вообще будет когда-нибудь легче, а? Можно телепортироваться сразу в этот момент?
— Может, сигарету?
Перевожу ничего не видящий взгляд на пачку Парламента. Я даже в зоне не курила, хотя это было одно из немногих развлечений там. Берегла зубы, блядь, и кожу для Витечки. Теперь об этом даже думать смешно.
Вытаскиваю сигу. Миха чиркает зажигалкой. Слишком крепкие. Легкие горят. О, да. Какой кайф! Кайф, потому что боль душевная неизбежно отступает под натиском физической боли. Я курю в приоткрытое окно, Миха разгоняется до допустимого максимума, топит педаль в пол и на меня косится, небось, в надежде, что адреналин от быстрой езды поднимет меня со дна. Зря надеется. Все, о чем я могу думать сейчас, когда навстречу одна за
