— С чего ты это взяла? — удивился Иван, принимаясь за чай и пирожное. — Я нормальный парень и люблю ощущать под своими руками покладистую и сговорчивую изящность, а никак не заскорузлую, черствую бесчувственность.
— Ну-у, Лилия не то чтобы такая бесчувственность, как ты сказал, но… Как бы маловыразительная…
Волков просиял улыбкой; до него дошло, почему Ира окончательно потерялась в волнении после того случая в зале. Лилия без тормозов, он уже привык к подобным ее выходкам.
— Она не моя девушка, больше не моя.
— Но вы целовались тогда…
— Это она целовалась. Я даже не успел среагировать. Ты же видела Лилю, попробуй окажи ей сопротивление, — рассмеялся Иван.
— Опасно для жизни, — вторила ему Ирина, прямо на его глазах как будто скидывая с себя груз ненужных тревог.
В душе стало больше места после того, как она вытащила на мусорку Лилин скарб из своего сердца. Ее Волчара свободен! Только дает ли ей это хоть какое-то преимущество?
— Дождь, — констатировал факт Волков.
На улице заморосил дождик, впиваясь своими жидкими руками в стекла, словно зовя на помощь. Ирина посмотрела на решето дождевых капель, каким стало окно кухни, и подумала о том, как замечательно она себя сейчас чувствовала. Только в дождь можно отведать эту магию тишины и некой ностальгический грусти. Полыхнула молния, и девушка вздрогнула.
— Не бойся, — успокоил ее Иван и погладил по костяшкам пальцев.
— Я бы погуляла сейчас под дождем, побегала по мокрым полям, была бы такая возможность.
— Уверен, что на ледяной горке ты точно покатаешься! К зиме мы поставим тебя на ноги. Это стало делом чести — увидеть тебя бегающей и прыгающей.
— Скажи, Вань, зачем это тебе? Зачем ты гуляешь со мной, не даешь мне скиснуть, развлекаешь меня, вообще, носишься со мной?
Она боялась его ответа и одновременно нуждалась в нем. Может, он скажет, что ему до слез ее жаль? Тогда она сможет избавиться от наваждения по имени Ваня, стряхнуть с себя, как катышки с одежды, эти липкие чувства. Возможно, он признается, что она ему небезразлична? В таком случае она сможет открыть ему душу в ответ, облегчить свою тайную ношу.
— Ты задаешь прямой вопрос, поэтому и я отвечу честно: не знаю. Вроде для всего в этой жизни должна быть причина, но я пока не могу ее сформулировать.
— Тебе… тебе жалко меня, да?
Ирина наклонила голову так, чтобы волосы шторкой прикрыли часть лица. Услышать положительный ответ на этот вопрос было боязно.
— Ни капли. А что, есть повод тебя жалеть?
— Но как же мои ноги…
— Ты сама рвешь себе душу и накручиваешь проблему, точно моток ниток. Все люди болеют: у кого-то горло болит, у кого-то рука сломана, кто-то вообще прикован к постели. Конкретно ты временно обездвижена. Прими это как некий урок, извлеки из него свою истину.
— Я уже это делаю, — прошептала она.
— Вот и молодец. Ты в курсе, что жизнь не такая уж сложная? Мы постоянно ковыряемся в ней, выискивая изъяны и дефекты, а потом решаем всю эту кучу проблем с видом вконец уставшего от трудностей бытия мученика. А еще мне порой бывает одиноко, ты скрашиваешь мои сиротливые часы покинутости всеми.
И Ваня Волков мог быть одиноким. Для нее это стало откровением. Ирине казалось, что такому дивному мужчине не приходится страдать от одиночества. Все-таки что-то в этой жизни идет не так, если она со всеми своими деньгами была жутко одинока, и он со всей своей душевной красотой вел аскетичный, отшельнический образ жизни.
В окне показались мокрые лапы и стали его царапать. Ирина вскрикнула и обернулась. Подпрыгивая, в стекло билась промокшая до нитки Собака.
— Ваня, может, впустим ее?
— Я потом дом не отмою от грязи. К тому же она уже вымокла вся.
Ей так хотелось впустить бедное животное, которое уже стало похоже на плюшевую, истрепанную игрушку, в дом. Надо как-то уговорить Ваню…
— У меня есть один аргумент, который может поколебать твою уверенность, — таинственно сказала она. — Только я могу поделиться им с тобой на ушко.
Разве может мужчина устоять перед такой заговорщической, многозначительной интонацией, которая клубами вырывается из уст миловидной девушки? Он приблизился и наклонился к ней, заинтригованный этим аргументом.
— Пожалуйста, — попросила Ирина, и ее губы бархатом полелеяли его щеку.
Волков покачал головой и ушел впускать животное.
— У женщин есть самое мощное из всех оружий мира, — улыбнулся он. — Мы, мужчины, за ваш поцелуй в щечку повернем время вспять.
Собака вбежала в дом и, проделав ряд сверхбыстрых манипуляций, забрызгала их водой. Ирина засмеялась и погладила ее влажную, сбившуюся в комки шерсть, когда та подбежала к ней в поисках ласки.
— Я еще могу тебя поцеловать, если ты дашь мне немного колбасы, — закусила губу она и часто заморгала глазками, прижимая к себе животное.
— Собака, Собака, — вздохнул Иван, но достал из холодильника вареную колбасу. — Ба нас выгнала бы отсюда, увидь она это безобразие. В детстве я часто таскал котов, собак и даже мышей в дом. Ух, мне прилетало веником, и мы вместе с животным катились кубарем из дома.
— А сейчас она не увидит? Или, может, ты спрячешь веник? — хихикнула девушка, скармливая куски колбасы собаке.
Ее теплый шершавый язык сметал у девушки с ладони еду, а большие глаза светились благодарностью. Забрать бы к себе этого зверя! Жаль, нельзя. Мать хватит удар. Это же негигиенично, нестерильно, грязно и вообще противно.
— Она совсем сдала, — тихо сказал Волков, трепля собаку по голове. — Я… я боюсь, что однажды здесь останусь только я. А к фотографиям умерших родителей добавится фото бабушки.
— Мы можем поговорить об этом, — нерешительно сказала она, поглаживая Собаку и смотря на Ивана.
— Зачем тебе это, Ира? Теперь у меня назрел логичный вопрос. Зачем тебе собирать все эти жалостливые истории из моей жизни, точно мух на липкую ленту?
— Ну, я хотела просто поддержать тебя… Не подумай… Ладно, все, извини.
Его реакция выбила все пробки у нее в голове. Она просто хотела отплатить ему добром, выслушать, может, что-то утешающее сказать. Хотя кого она обманывает? Рублевская девочка не может даже толком посочувствовать, ибо ей не знакомы такие перипетии жизни.
Иван не стал объяснять ей причины своей реакции. А они довольно банальны: мужчина не должен обременять женское сердечко своей болью и своим горем. К чему делиться грустью? Этим Ира была богата и сама. Лучше он будет раздавать ей радость и веселье, сколько сможет их у себя найти.
— Ты готова к самой тяжелой части нашего бездельничества?
