Их собственные вещи застряли в Виргинии. Никто из них до сих пор не удосужился заняться поисками места, куда можно было бы пристроить на время всю их мебель. Да они, собственно, и не обсуждали, кто будет ее владельцем. Процесс дележа им еще предстоял, но там было совсем немного вещей, интересующих Моник; она полагала, что у Элиота такое же к этому отношение. Дженифер — вот камень преткновения, вот, что им предстояло делить. Не о дочери ли Элиот хочет с ней поговорить?
Через несколько минут он вернулся и сел на диван, где в беспорядке были разбросаны газеты. Он собрал их в пачку и отложил в сторону.
— Моник, я хочу знать, чего ты хочешь, — сказал он. — Мы оба имеем какие-то планы, а потому должны решить, как нам быть с Дженифер. Она, в конце концов, человек, а не шарик для пинг-понга. Долго так продолжаться не может.
Она взглянула на него с досадой и нетерпением.
— Я еще не решила, чего хочу.
— Когда я уезжал из Женевы, ты, кажется, не имела особенного желания оставлять Дженифер у себя. Теперь, вижу, что-то переменилось.
— Да, ты угадал.
— Но ты сама только что сказала, что не знаешь, чего хочешь.
— Нет, черт побери, не знаю, — огрызнулась она. — Моя жизнь вот-вот может взорваться, перевернуться. Но я еще не знаю, как и когда. Однако что бы я ни решила, ты об этом узнаешь первым. Тебе придется немного подождать, пока я буду готова. — Знакомый недружелюбный взгляд темных глаз скользнул по его лицу.
— Это связано с Фэрренсом?
— Да, Роберт, если хочешь знать, это нечто особое. Он единственный порядочный мужчина из всех, кого я знала, включая присутствующих.
— Выходит, твой парижский доктор был лишь случайным ночным попутчиком?
— Послушай, ты, задница, — сказала она, показывая на него пальцем, — не советую при мне корчить из себя святошу! Я хоть ни с кем из собственного семейства не трахаюсь. Конечно, это твое дело, но…
— Ты действительно считаешь, что это мое дело, Моник? Или решила превратить его в свое?
Она скрестила ноги и улыбнулась.
— Поверь, Элиот, мне приятно видеть, как ты пытаешься сохранить со мной дипломатическое спокойствие. Я это ценю. Но скажи, с чего это ты так напрягаешься? Ради своей любовницы? Или из-за Энтони?
— Бритт и Энтони не имеют ко всему этому никакого отношения, — сказал он жестко.
— Ох, имеют, приятель. И как еще имеют! Просто они пока не догадываются об этом. Так что, если ты будешь меня слишком уж доставать и проявишь излишнюю неуступчивость, я вытащу всю эту вашу грязную историю наружу. Теперь тебе придется во многом со мной соглашаться. Не забывай о моих козырях.
Элиот внимательно изучал ее, наконец неторопливо заговорил:
— Послушай, Моник, я бы не стал оспаривать у тебя Дженифер, если бы знал, что ей у тебя будет хорошо, что твоя жизнь устроена. Но я не уверен, что ты сможешь обеспечить ей благоденствие. Одним словом, если ты хочешь, чтобы Дженифер была с тобой, надо сначала поговорить о твоих выпивках.
— Ты сукин сын! Можешь катиться ко всем чертям, напыщенный выродок!
— Я знаю, ты вполне способна позаботиться о ребенке и не допустишь небрежности, — продолжал он, будто не замечая ее злобной ругани. — Но это пока ты трезвая. А ты пьешь, пьешь часто и тяжело.
Моник передвинулась на край кресла, челюсти ее сжались, и она процедила сквозь зубы:
— Слушай, мистер! Я никогда ничего не сделаю во вред своей дочери!
— Ты что, бросила пить?
— Я не должна перед тобой отчитываться.
— Согласен, передо мной не должна. А вот перед судом — придется.
— Ах, вот что, ты решил пригрозить мне судом, — спокойно сказала она, подняв брови. — Прекрасно! Но сначала выслушай мой совет. Прежде чем угрожать мне, подумай, как суд отнесется к тому, что Мистер-Сама-Добропорядочность трахает свою мачеху. Всякому ясно, что хуже такого типа для ребенка никого нет!
— Не пытайся сделать из мыши слона, Моник. Бритт никогда не исполняла по отношению ко мне родительских обязанностей, а это единственное, что в данной ситуации интересует суд.
— Ох, ох! Уж не думаешь ли ты, что им понравится, что ты трахаешься с супружницей члена Верховного суда? Судьи обожают узнавать вещи такого сорта о своих коллегах, не так ли?
— Это, Моник, не относится к делу.
— Ах, не относится к делу? — Она рассмеялась. — К какому делу?
— К вопросу о Дженифер.
— Ну да, черт подери, к Дженифер это не относится! Наверно, и к тебе это не относится? И ко мне? Можешь тешить себя подобными мыслями, но я-то хорошо понимаю, что тут к чему относится. И вообще я знаю гораздо больше, чем ты думаешь. Например, абсолютно точно знаю, что ты заделал своей милке одну маленькую штучку.
— О чем ты говоришь?
— Что же, она тебе ничего не сказала?
— О чем?
— Хотя бы о нашем с ней разговоре.
— Вы говорили с ней?
Моник улыбнулась.
— Значит, она действительно дала тебе отставку? А я было подумала, что это она просто так говорит, для вида.
— Моник, какого черта!.. На что ты намекаешь?
Она поджала губы.
— Ну, ну, ну! Что это такое мне послышалось в вашем голосе, сэр? Любовь или страх?
— Моник, не играй со мной в эти игры! И давай что-нибудь решать с Дженифер. Чего ты хочешь? Денег?
— Засунь себе свои траханные деньги знаешь куда?..
— Так ты хочешь войны? Ты хочешь скандал и драку, потому что ничего другого, ничего лучшего делать не умеешь. Почему бы вам с Фэрренсом не придумать что-то более конструктивное? Бросить пить, к примеру?
Моник встала и схватила свое пальто.
— Катись ко всем чертям, мистер Брюстер. — Она ткнула в него пальцем. — Обещаю тебе, что парадом буду командовать я, а не ты. Когда я приму окончательное решение, ты первым узнаешь об этом. А тем временем просто сядь и подумай, как и чем тебе в будущем оправдываться.
Он не ответил, неподвижно сидел на диване и смотрел, как она натягивает пальто и направляется к двери. Но прежде, чем выйти, она обернулась и сказала:
— Надеюсь, ты не сношаешься здесь со своей сучкой и не устраиваешь с ней оргий в то время, как в доме находится ребенок? Предупреждаю тебя, Элиот, я не допущу этого. И не рассчитывай, что я забуду то, что видела в ту дождливую ночь на побережье. Считайся с этим.
ЧЕВИ-ЧЕЙЗ, ШТАТ МЭРИЛЕНД
24 декабря 1988 года
Расчесывая волосы, Бритт повернулась к зеркалу боком, чтобы взглянуть на себя в профиль. Нет, красное вязаное платье, которое она надевала и на прошлогоднее Рождество, не стало ей тесно. Живот оставался таким же плоским, как и раньше, фигура нисколько не изменилась.
Порой она даже подумывала, а не ошибся ли доктор. Но тошнота по утрам и неуловимые, но осязаемые изменения в организме были реальностью. Груди чуть набухли, в них появилась легкая болезненность, кожа иначе реагировала даже на прикосновение одежды, вкус некоторых продуктов изменился, обретя странный, неприятный привкус. Нет, всем этим невозможно пренебречь, с ее телом происходило нечто неизведанное.
Бритт отложила расческу и, взяв со стеклянной полки флакончик любимых духов, чуть коснулась его пробкой за ушами и у запястий, после чего вернулась в спальню. Дверь была открыта, и она слышала доносящуюся снизу рождественскую музыку. Энтони собрал превосходную коллекцию записей, в ней можно найти музыку на все случаи жизни. Тетя Леони пребывала в восторге от возможности в любое время выбрать себе музыку и послушать ее.
Тетушка приехала два дня назад. Пригласить ее на Рождество предложил Энтони, сказав, что вдове это первое Рождество в одиночестве может показаться слишком грустным. Первым делом Бритт сообщила ей о своей беременности — очень уж хотелось поделиться со своей единственной родственницей этой новостью. И тетя Леони обрадовалась известию не меньше, пожалуй, чем Энтони.
— Деточка, это же просто прекрасно! — воскликнула она. — Судья сейчас, должно быть, самый счастливый человек на свете!
Энтони последний месяц, действительно, находился в непреходящей радостной эйфории, хотя, учитывая настроение Бритт, внешне не особенно бурно ликовал. Он преисполнился желанием что-нибудь для нее сделать, постоянно спрашивал, не хочется ли ей чего-нибудь особенного. А Бритт, со своей стороны, старалась не хандрить и не предаваться унынию. Ей не хотелось отравлять радость, хоть самой приходилось несладко.
Энтони Мэтленд решил объявить сегодня гостям о новом существе, справедливо считая, что рождественский вечер — прекрасное время для подобного рода сообщений. А ей, когда он сказал об этом, захотелось заболеть и умереть, но она взяла себя в руки и только попросила мужа не сообщать пока во всеуслышание об их семейной радости. Элиот, думала она, вместе с дочкой — в числе приглашенных, что он подумает, как прореагирует, когда Энтони торжественно сообщит гостям о ее беременности?
