Она все время ожидала чего-то. Ей казалось, что вдруг откроется дверь и он войдет, непременно с цветами. Или что он ждет ее у школьных ворот. Ей даже чудилась его длинная, слегка сутулая фигура у крайней яблони.
Ничего не произошло. Он не приехал и не написал. Исчез, как и раньше, бесследно. Она доучила свой класс до конца учебного года и вернулась домой. По сути, сбежала.
Времена менялись, и люди менялись вместе с ними.
Она стала работать в одной из районных школ города, куда устроил ее Андрей Николаевич.
И вдруг однажды на улице кто-то произнес у нее над ухом полузабытое: «Как жизнь, Катюша?» Это был, разумеется, Юрий. Он изменился, слегка располнел, чуть постарел или возмужал, отпустил длинные волосы, что придавало ему поэтический вид. Длинное пальто, небрежно распахнутое, длинный шарф… «Что нового?» — «А у тебя?» Он женился. Два года уже. Как оказалось потом, в октябре, в том самом октябре, когда навестил ее в Терновке. Ни смущения, ни вины он, конечно, за собой не чувствовал.
Они снова бродили по знакомым улицам. Если бы у Екатерины кто-то был, встреча эта кончилась бы ничем. Но она была одинока. В том возрасте, когда одиночество особенно мучительно. И история повторилась. Они снова были вместе. Он брал ключ у какого-то приятеля, и время от времени они проводили в чужом доме пару часов.
Юрий просил ничего не трогать в чужой квартире и каждый раз внимательно осматривался перед уходом. Как-то раз, увидев томик Китса на книжной полке, Екатерина не удержалась, вытащила его и, открыв, прочитала на титульной странице: «Дорогому Юрочке в день рождения от мамы. Книга — самый верный и надежный твой друг, помни это». Она задохнулась от гнева — это был его дом, а вовсе не его друга! Он, не желая пускать ее в свою жизнь, придумал эту ложь! Боже, какое унижение! А где же его жена? А может, он и не женат-то вовсе? Подонок! Вон отсюда! Она почти бежала по улице, с трудом удерживая слезы. Так ей и надо! Ведь прекрасно понимала, что он за человек, понимала, что ни тепла, ни радости, ни любви он ей никогда не даст. Понимала, все понимала! Холодный, бесчувственный эгоист! Эстет! Музицирует, стихи сочиняет, переводами увлекается! Зубчатые колесики! Бесплоден! Бесплоден и убог! Ничтожество! Быдло! Вот именно, быдло!
Потом он позвонил. Примерно через полгода. Она держалась холодно. Он — как ни в чем не бывало. «Неужели он ничего не понимает? Неужели не понимает, что ведет себя неприлично?» «Он ведет себя так, как нужно ему. А ты или принимай его таким, каков он есть, или не принимай вовсе, он ведь тебе не навязывается. Выбор за тобой», — расставил все на свои места справедливый внутренний голос.
— Не звони мне больше, — сказала она тогда, гордясь собой. Все-таки она указала ему на дверь!
— Тогда позвони ты мне…
Она почувствовала, что он улыбается.
— …veni te ad me![17] Приди ко мне!
Она бросила трубку, ожидая, что он перезвонит и тогда она снова бросит трубку. Но он не доставил ей подобного удовольствия. «Играет, как кот с мышью, — однажды пришло ей в голову, — цапнет лапой и наблюдает — ждет, что будет дальше». Позже она поняла, что он вовсе не играл с ней. Ему и в голову не приходило, что его поведение оскорбительно!
Потом все сгладилось и забылось. Они опять где-то столкнулись, пошли в кино, кажется. И так далее, и тому подобное… Не совсем так, как раньше, правда, а в каком-то новом качестве отношения продолжались. Однажды она поймала себя на мысли, что ей нравится говорить ему гадости. Рассказывая ей какую-то историю, он сказал: «Оттянулся по полной программе». Екатерина тут же заметила, что раньше он таких слов не употреблял. Он ответил в том смысле, что, когда имеешь дело со жлобами, сам становишься жлобом. И тут Екатерина с удовольствием ударила наотмашь:
— А ты и был жлобом. Хамство — твое естественное состояние!
— Я хам?! — вскричал Юрий. — Ты с ума сошла!
Ей удалось задеть его. Она испытала мстительную радость.
— А когда ты меня среди ночи бросил на улице и ушел, это разве не хамство?
— Сама виновата. Ты меня оскорбила тогда!
— Сейчас я тебя опять оскорбила! Уходи!
И вот он сидит перед ней, можно сказать, старый друг. Постарел, залысины обозначились, кончики губ опустились. Отяжелел, обрюзг. Но… все-таки было что-то в нем, некий артистизм, порода, шарм, что-то, что делало его интересным и незаурядным. И желанным? Трудно сказать. Может быть, самую малость… Она освободилась от него, не смотрела снизу вверх, не восхищалась. Он вызывал в ней почти родственные чувства, любопытство и, пожалуй, симпатию. Может быть, жалость. Ведь обречен на одиночество. Нет в его жизни ни тепла, ни привязанности. И не будет. А может, ему вовсе и не нужны тепло и привязанность? Есть книги, есть музыка, театр, сочиняет стихи. А «роскошь общения»? А радость единомыслия, сочувствие? А к ней он зачем приходит?
— Как твои больные? — спросила Екатерина, прерывая затянувшееся молчание. Она в отличие от Юрия Алексеевича никогда не умела «держать паузу».
— У меня больше нет больных, — отвечал тот равнодушно и как бы нехотя.
— То есть как это нет?
— Нет. Я ушел из больницы.
— Почему?
— Устал. Знаешь, я глубоко убежден, что социальная справедливость начинается с бесплатного медицинского обслуживания. Все остальное менее важно. — Он помолчал, словно раздумывая, стоит ли продолжать. — Мне стало стыдно говорить пациентам: «Вам нужно это лекарство, но, к сожалению, у нас его нет. А вот в такой-то аптеке оно есть», зная, что никогда этот человек не сможет купить его в частной аптеке или на черном рынке. Мне надоели врачи, вымогающие деньги у больного. Есть деньги — будешь жить, нет денег — умирай. Мои родители тоже врачи. Они, наверное, последнее поколение врачей, верных клятве Гиппократа. Если бы я был не из докторской семьи, мне было бы легче. Я устал от непрофессионализма, равнодушия, отсутствия врачебной этики. — Как будто бы горечь послышалась в его голосе. — Устал, подумал и ушел. А кроме того, ты же знаешь, — продолжал он после паузы, порыв его угасал на глазах, — я никогда особенно не любил свою профессию.
Он прикрыл глаза ладонью, отдыхая от произнесенной речи.
— И что ты сейчас делаешь? — Екатерина, не отрываясь, смотрела на Юрия.
Что-то новое появилось в нем — может, действительно устал? Сочувствие шевельнулось было в ее душе, но она вовремя себя одернула.
— Разве так важно что-то делать? — Он с любопытством смотрел на нее, ожидая ответа.
— А жить на что?
— Ах да, совсем забыл о жизненных потребностях. О грубой реальности. Устроился тут в одно место. Вернее, устроили. Благодарные пациенты.
