– Если к моей дальнейшей жизни у тебя еще сохранился хоть какой-нибудь интерес, то сообщаю тебе, что восемнадцатого декабря в нашем районном загсе состоится наше с Ксюней бракосочетание. Можешь не верить, но мне было бы приятно, если бы ты пришла.
Анатолий посмотрел на мать, с тайным страхом ожидая ее реакции. Со дня их последней крупной ссоры прошло полгода. За это время они успели сто раз примириться и рассориться опять, но, если не принимать близко к сердцу мелкие стычки, возникающие между ними время от времени в обязательном порядке, то их настоящие отношения можно было бы назвать почти стабильными.
– В том, что интерес к твоей жизни во мне все еще не угас, несмотря на все твои выкидоны, твоей заслуги нет никакой, – решительно проговорила Ева Юрьевна и скептически поджала губы.
– Спасибо тебе, мамочка, на добром слове. – Анатолий картинно поклонился, согнувшись почти в пояс.
– Спасибо говорить нужно не мне, а бестолковой матери-природе, взвалившей на плечи эту ношу каждой женщине, имевшей глупость по молодости лет обзавестись единственным сыном. – Старуха привычно чиркнула спичкой и, сдвинув на переносице брови, не торопясь, продолжила: – Вопрос сейчас даже не в этом. Интерес у меня есть, но не могу сказать, что он настолько велик, чтобы я по собственной воле стала свидетельницей грандиознейшей глупости, которую ты спешишь совершить. Если уж это и случится, то пусть это произойдет, по крайней мере, не у меня на глазах, – категорично отрезала она.
– Мама, люди женятся не каждый день, и, наверное, для такого серьезного шага с моей стороны должны были возникнуть определенные причины, заставившие его совершить, – торопливо возразил он. – Наверное, будет лучше, если ты выслушаешь, что заставило меня…
– Бога ради, сын, уволь меня от всей этой высокопарной чуши, – прервала Ева Юрьевна. – Твои причины не стоят и выеденного яйца. Первый раз ты женился по глупости, второй женишься по необходимости. – Лицо Анатолия стало похоже на вытянутую тыкву. Замолкнув от неожиданных слов матери на какое-то мгновение, он дернул шеей, будто ему жал воротничок рубашки, между тем Ева Юрьевна продолжала. – В свои пятьдесят ты так ничему и не научился.
– Сорок восемь, между прочим, – поправил Нестеров.
– К сожалению, разницы никакой нет. – Ева Юрьевна выпустила струю дыма из носа и, поджав губы и прищурив глаза, критически осмотрела Анатолия. – Не хочешь же ты сказать, что в кратком промежутке между твоими сорока восемью и пятьюдесятью ты научишься всему тому, чего не осилил за все предыдущие десятилетия? Для меня крайне сомнительно, чтобы так оно и вышло.
– И чему же я должен был научиться? – обиделся Толя. – Что же такое вселенски важное прошло мимо меня? – Он подошел к саксонской собачке, стоящей на полке старинного комода и погладил ее, но тут же пожалел об этом, обнаружив на пальцах слой пыли. Нервно дернув рукой, он стряхнул грязь, шумно вздохнул и достаточно резко добавил: – Поделись, может, на твоего непутевого сына найдет вдруг озарение, и жизнь его потечет по новому руслу.
– Из глубокой колеи на старом «Запорожце» не выехать, – отрицательно покачала головой она.
– Неужели все так безнадежно?
– Еще хуже, – подвела итог она.
– Значит, рассчитывать на то, что ты почтишь нас своим вниманием, не приходится?
– Нет, – мотнула головой она и с сожалением еще раз взглянула на Анатолия.
Перемены в его внешности, произошедшие за эти полгода, были не так уж и существенны, но от внимательного взгляда матери они не укрылись. Воротничок рубашки, раньше плотно прилегавший к шее, стал немного великоват и лежал смятым, сморщенным блином, полностью потерявшим свой лоск. Манжеты рукавов, выглядывающие из-под пиджака, были плохо отутюжены и похожи на старую измятую бумагу. На правом рукаве костюма не хватало одной пуговички, а оставшиеся две висели на волоске, умоляя обратить внимание на их пропащую участь.
– Что ты на меня смотришь так, будто хочешь подать копеечку? – возмутился Толя. Сожалеющий взгляд матери подействовал на него раздражающе.
– Тут копеечкой не обойдешься, – скептически сощурилась она. – Конечно, лучше всего было бы тебя сейчас родить заново, но, боюсь, назад ты просто не поместишься. – Анатолий вспыхнул до корней волос, а Ева Юрьевна, задержавшись на миг, горько усмехнулась. – Я говорила тебе, что вся эта твоя амурная затея добром не кончится и обязательно выйдет тебе боком.
– Ну и что? Со мной ничего плохого не случилось. Выходит, моя проницательная мать первый раз в жизни ошиблась? – Ева Юрьевна увидела, что глаза сына удовлетворенно заблестели. – Хорошо хоть, что у тебя хватило духу признаться в этом, – довольно добавил он, смерив мать слегка покровительственным и сожалеющим взглядом.
– Не беги впереди паровоза, а то споткнешься о шпалу и будет бо-бо, – остановила она его. – Верно, полгода назад мне все представлялось именно так, как ты говоришь. Но это было полгода назад.
– И что же изменилось за эти полгода, позволь тебя спросить? – Анатолий слегка откинулся на спинку стула и даже для важности сцепил ладони на животе.
– За время, прошедшее с нашего предыдущего разговора на эту тему, я очень ясно поняла, что еще через полгода нам говорить станет попросту не о чем, потому что ты останешься не только без порток, но и без крыши над головой. Через полгода у тебя не останется ничего, кроме воспоминаний.
– Допустим, даже если ты права и у меня не останется, как ты говоришь, ничего, кроме воспоминаний, хотя я полностью уверен в обратном, но такие вещи, как любовь и самоуважение, отнять нельзя, – проговорил Анатолий, глядя на мать с упреком. – Нельзя всю жизнь укладывать в понятие квадратного метра, людям нужно верить.
– Иногда излишнее доверие – показатель скудоумия, мой мальчик. Отнять у человека можно все, не только квадратные метры, но и вещи поважнее. – Ева Юрьевна посмотрела в окно и, вздохнув, продолжила: – Согласись, сложно сохранить к себе уважение, собирая по помойкам бутылки и ночуя в картонных коробках. А что касается любви, то ее отнять еще проще, чем самоуважение. Вот ты же отнял у Светы любовь, и, по-моему, ты не только не заболел при мысли о ее страданиях, настоящих и будущих, ты даже не чихнул. А ведь ты прожил с человеком двадцать пять лет! Что же говорить об этой девочке, которая перешагнет через тебя при первой же представившейся возможности?
– Почему ты о ней такого дурного мнения, мама? Ты ведь даже никогда ее не видела, – с обидой в голосе проговорил Толя.
– И, честно сказать, даже не стремлюсь к этому. Я прожила слишком долгую жизнь, чтобы не отличать черное от белого. Любовь – это красивая сказка, придуманная жадными женщинами, чтобы сподручнее было вытаскивать всякие материальные блага у глупых мужчин, это я тебе говорю, – засмеялась она, и голос ее заскрипел.
