Если впрямь хочешь видеть его — толкни дверь да зайди (Трус и на ночь не запирался). Но вероятно, та, кто звала его запретным именем, знает его ужасную историю. Даже шарлатан факир из цирка на последней ярмарке (ежегодной, летом, на площади у муниципалитета) и тот не смог ничего рассказать о его судьбе. Вот какое скверное у него прошлое. И будущее ничуть не лучше.
Поговаривают, Трус подсыпал в еду своей собаки порох — для пущей злобности, — поэтому Глухую топь обходят десятой дорогой. Хоть пес умер много лет назад (по старости и от подагры), здешние, места — все еще неведомая земля для большинства жителей округи. Каждый, кто идет сюда, — идет на риск.
Десятилетняя ребятня, конечно, всегда ищет приключений на свою голову, и парни постарше тоже суются сюда адреналина ради, бродя густыми зарослями камыша по колено в тине. Они зашвыривают на крышу зимние яблоки, камни, провоцируя Труса выйти и пытаться их прогнать. Тщетно. Он не выйдет. Даже по ночам, когда камни с грохотом катятся по кровле. Глухая топь молчит, и это безмолвие устрашает, непрошеные гости в испуге ретируются.
Для всех ребят в городе, шепотом рассказывающих друг другу о Трусе на своих ночных посиделках, его жизнь — грозное предостережение. Печальная история о том, что случается с испорченными ариями, вообразившими, что все им нипочем. Алчность и бездумные привычки заводят тебя на путь, с которого уже не сойти, даже ясно увидев всю его катастрофичность. На нем становишься человеком, которому наплевать на всех, кроме себя. А затем твоя судьба перестает кого-либо волновать, и безнадежность — лучшее, на что ты можешь тогда рассчитывать.
Все это Трус отлично знает. Именно поэтому никогда не боролся за сына. Он не заслужил мальчика — еще меньше, чем тепла, света, надежды. Когда Трусу случается быть не дома, он, бродя по всей округе беззвездными ночами, избегает Лисьего холма, а если ненароком приблизится к землям фермы Гардиан, его начинает так трясти, что он бежит домой и успокаивается там, лишь опустошив до дна бутылку.
Хотя теперь он едва ли вспомнит (память порядком затуманилась, и он только благодарен ей за это) был-таки момент, когда он пошел искать своего сына. Один лишь взгляд мельком, пару минут свидания, слово! Да, Трус был жалок и прекрасно знал об этом. Он во все глаза смотрел, выглядывая из-за столба ограды школьного двора, но ведь пять лет прошло с тех пор, как он последний раз видел мальчика! Как его узнаешь среди высыпавшей на переменку ребятни? Обыкновеннейшая утка легко отличает свой выводок от чужого в битком набитом птицами пруду, лебедь способен убить, защищая птенцов, а вот он, оказывается, забыл черты собственного сына. И с тех пор он стал презирать себя еще больше. Трус — он трус и есть, недаром у него сейчас такое имя.
В последние годы единственным его спутником был старый пес. Бедолагу кто-то надумал утопить, но сделал это крайне неумело. В отлив Трус выволок из болота мешок: там было два щенка-боксера, один — мертвый, а другой — живой, с того самого момента до гроба ему преданный. Не то чтобы Трус не пытался искоренить подобное заблуждение — он пытался: мог, например, швырнуть сковородкой в голову бедному псу, а тот все равно лизал ему руки. Жаль, что он помер, хоть и был глупейшим созданием на всем белом свете. А как, скажите на милость, иначе объяснить его неизменно любящий и преданный взгляд, устремленный на такую особу, как Трус?
Смешно, конечно, но некогда Трус считал себя счастливчиком. Он унаследовал все отцовское имущество и был волен делать, что душа ни пожелает.
Единственной «язвой» в его жизни оставался Холлис. «Как можно было, — вечно негодовал он на отца, — привести к нам в дом этого, с позволения казать, брата!» Холлис к тому времени вернулся город, но был для Алана пустым местом. Тот мог просто пройти мимо парня на улице, не заметив его существования. В конце концов, было о чем думать и поприятнее. О свадьбе, например.
Его женой стала Джули — самая милая, по общему мнению, девушка в городе. Было в ней нечто глубоко мирное, словно тихие снежинки постоянно оседали в ее душе. Она любила спать по четырнадцать часов подряд и с улыбкой на губах просыпаться. Их сын пошел в нее: очень редко плакал, как начал ходить — сам топал, если что, к своей кроватке.
Трус был во дворе, когда занялось пламя, лежал в гамаке под орехом. У миссис Дейл в тот день был выходной, и потому готовила Джули (обеду, как всегда, предстояло стать адской стряпней, исполненной благих намерений). Трехлетний Хэнк сидел на полу, игрался мерными чашечками. Во всяком случае, он был там, когда Трус проходил через кухню во двор, а также, скорее всего, в тот момент когда полыхнуло с задней горелки газовой плиты. Огонь прыгнул на занавески, достиг дерниной стойки, а потом и одежды Джули — перстного розового платья (Трус из Бостона привез, стопроцентный хлопок).
За считаные минуты дым стал таким густым, что был виден со ступенек городской библиотеки. К тому времени как примчались с воем машины, в небо взмывали целые снопы искр. Пожарные носились как сумасшедшие, отчаянно пытаясь остановить пламя, грозившее перекинуться на лес, и им, конечно, было не до того, что Алан Мюррей стоит у самого дома, так близко к пламени, что брови опалены и весь он покрыт сажей. Дышать было почти нечем (черный, обжигающий легкие смог воздухом никак не назовешь), а Алан все стоял там и стоял. Он плакал горячими слезами, что на всю жизнь оставили отметины на лице, наподобие булавочных уколов или оспин.
Жар и пламя парализовали Алана. Его жена, его ребенок — там, в доме, но он способен забежать внутрь не более, чем допрыгнуть до лупы. Кен Хелм первым из горожан, что примчались на пожар, догадался; в доме еще кто-то есть. Алан же стоял как вкопанный — возле пурпурных клематисов, которые столько лет росли у садовых ворот, а теперь дотла сгорели, — и обливался слезами, не перестав плакать и когда вынесли Хэнка. Кто-то еще остался в горящем доме. Даже после того, как из руин извлеки и тело Джулии. И этот позабытый был, как оказалось, сам он, Алан.
На похоронах он рвал на себе волосы, звал жену. А после довольно быстро растратил до последнего гроша все сбережения: на отстройку дома да в каком-то темном, полулегальном бизнесе, где его в итоге просто кинули. Ночи не было, чтобы его не выводили под руки из «Льва», так что вскоре он вынужден был выставить на продажу «Лисий холм» для погашения всего, что задолжал. Говорят, Холлис помог ему с долгами, купив усадьбу по нормальной цене, однако кто, как не Алан, знает: у того и в мыслях нет быть эдаким добряком. Анонимно, через своего адвоката, он приобрел «Лисий «холм», прекрасно понимая: знай Алан, кто именно покупает дом, — ни за какие деньги не продал бы.
