Ознакомительная версия.
– Он что, мальчик? – возмутилась Марина.
– Нет, – ответила Нина Павловна, – это несвобода, помноженная на деликатность. Как и у вас, Марина! Вы же мне его, извините, сбросили, но позвонить не посчитали нужным.
– Все сложнее, – ответила Марина. – Тут его у меня разыскивают две женщины, юная и не очень.
– А вы прячетесь? Его прячете? Как вам не стыдно! Я вам дам Плутарха. Прочитайте про достоинство спартанок. Им бы в голову не пришло делить мужчину, как товар, как и мужчинам – делить женщину.
– Да ладно вам, – уже смеется Марина. – А чем же еще интересна половая проблема как не этим. Отнять, захватить, прикарманить.
– Не хочу слушать и слышать, – резко ответила Нина Павловна. – Я скажу Леше, что вы звонили.
Нине Павловне 85 лет. Вдовеет она уже шестьдесят. Ее муж, как она его называет – партизанский, был убит в июне сорок пятого. Его забил насмерть пьяный в поезде. Они оба возвращались домой с победой. Пьющий и непьющий. Никогда о нем. Ни слова. Как его не было. Один раз сказала: «Это была попытка жизни после смерти. Такой нет».
Шестьдесят лет целомудрия – это что? Патология? Норма? Нонсенс?
Однажды за какой-то лишней рюмкой вермута Марина задала этот неправильный вопрос.
Нина Павловна блеснула молодым глазом и сказала:
– Мне не хотелось. Мне не хотелось другого мужчины. Правда, была попытка, где-то в конце сороковых. Да что там юлить? Я помню это отлично, июль сорок восьмого. Море, пансионат и все для греха. Ничего более противного, чем прикосновения этого мужчины, вполне импозантного, между прочим, не знаю. Я ведь уже стала забывать Гришу, прошло семь лет после сорок первого, мое тело гудело и требовало своего, и тут такой пшик. Под этим, извините, любовником Гриша вспомнился так ярко, так остро, но соединиться физике тела и химии воспоминаний не удалось. Они уничтожали друг друга. Мне даже жалко было этого Володю из Челябинска. Он старался, а меня душили и смех, и слезы. С тех пор у меня восстановилась память о Грише, вся, даже та, о которой я не подозревала. И для меня оказалось естественно жить только памятью. У меня были достойные поклонники, но ни один, даже самый лучший, не мог сравниться с тем, кто во мне был жив. Это, Марина, не фигура речи, это во мне до сих пор. Знаете, я наслаждаюсь памятью о нем и насыщаюсь этим сполна. И скажу вам больше: те, кто играют с плотью для разнообразия, обделены. Много не есть хорошо. Истинное наслаждение уникально и единственно. Оно штучно. Конечно, кто поверит старухе, но ведь истинный гурман не променяет изыск на перловую кашу. Вы смотрите на меня с иронией, чтоб не сказать с издевкой. Ваше право. Я же не проповедую правил верности. У каждого свои. Но запомните слова старой дуры: большая любовь приходит на чистое место, не захватанное разными руками. Любовь, Мариночка, брезглива.
Как-то естественно подумалось: старуха, что с нее взять. Она уже напрочь забыла, как может само по себе кричать тело, мечтая хотя бы о перловой каше. До капли сознавая, сколь неполноценен обмен. Но тысячи женщин так живут. Хочется мужчину – значит, он будет, какие проблемы? Высокое, духовное, отчего взлетает душа, еще то ли будет, то ли нет, а к самцу глядишь и привыкнешь, глядишь, у него еще кой-какие достоинства есть. В конце концов ребенки рождаются от простого соединения клеток, а не от сложных метафор. И еще неизвестно, любимые Ниной Павловной спартанки отдавались по любви или по жару тела. В этом тонком деле двоих ложь рождается без предупреждения. Может, постель – самое первое место по производству лжи, легкой, необременительной, почти правдивой лжи. Потому что удовлетворение – это почти счастье, а счастье – это почти любовь.
Марина тогда всей душой пожалела Нину Павловну, одинокую женщину в жизни без радости. Она сказала себе тогда: я никогда не допущу себя до такого. Это был период ее романа с Арсеном. Как она упивалась этим чувством, как по-хозяйски располагалась в нем, даже на секунду не допуская возможности быть выброшенной за его пределы. Думала, навсегда.
И о чем она тогда больше всего жалела? Об утраченном сексе, и все. Ненасытный секс валит с ног женщин, зрелых и младых, посмотреть хотя бы на Лельку. Или на Варвару. Спросить бы их, готовы ли они жить духом и только им. Могут съездить за это по мордасам. И не надо про монахинь, про «я другому отдана». Могучая плоть делает свое дело, она, не боясь греха, способна даже на свальный, делая с молодыми и не очень то, что хочет.
А вот теперь она, Марина, чтобы к ней вернулся телесный, теплый Алексей, и готова ради этого, извините… Тут она останавливается. Да ни на что она не готова, ни на что!
Он ждал ее вечером после работы внизу, в вестибюле. Она заметила его сразу, он еще не видел ее. Алексей сидел прямо, напряженно, неуютно. Марина знает эту позу сломленности, которую не хочешь показать, и вздергиваешь голову, и прямишь спину, не зная, что внутренняя боль уже застыла в позе знака восклицания.
Она подошла, а он продолжал сидеть, не видя ее, а когда увидел, то так вскочил, что сдвинулось кресло, едва не свалив старый умирающий фикус, который снесли вниз, ибо он уже никуда не годился. Ни красоты, ни величественности, одна высыхающая смерть.
Марина вошла в его растерянные руки и прижалась щекой к его груди. Это было не специально, так двинулось тело. И она услышала, как громко дергается его сердце. Не бьется, а именно дергается. Она даже испугалась этих систолических подпрыгиваний. И что бы он ей ни сказал, уже не имело значения, они вошли в контакт сердцебиений.
– Ну, как дела? – спросила она.
– Меня готовы взять дворником. Надо только легализоваться. Регистрация, место жительства и все такое.
– А ты умеешь дворником? – спросила она.
– Откуда же я знаю? Надо попробовать. Других вариантов нет.
«Ловушка, – подумала Марина. – Вот та самая ловушка, которую ставит людям чертово государство. Варвара запросто женит его на себе, даст ему легализацию, себе постоянный секс. Дальше – как будет. Будет скандал с дочерью, и мать выпихнет ее в грудь если что… Без выбора».
«При чем тут Варвара? – сама себе говорит Марина. – Варвара – это образ. Образ любой женщины. А значит, и мой. Я ведь тоже могу все это сделать – прописку, квартиру, а главное, я готова к этому. Но мне надо, чтобы он дал знак, что он тоже этого хочет… Я же не могу так, сама… Распахнуто прыгать навстречу…» И остро, как игла в сердце, – а разве стыдно быть распахнутой?
– Я вас к себе, – говорит она, трусиха, – не приглашаю, там настороже мои соседки.
– С какой стати? – удивился он. – Я им все объяснил.
Ну что ему сказать на это?
И тут она услышала то, что хотела услышать, но уже не чаяла и стала сомневаться, хочет ли она его слов, потому что это может оказаться глупостью, вступив в которую, уже ноги не вытащишь, а она не хочет глупой жизни, она хочет умной и чистой. И чтоб!!!
Ознакомительная версия.
