никак не могут попасть на нужную кнопку. Когда открываю, наконец, и вылетаю на улицу, машины Максима у подъезда уже нет.
На скамейке сиротливо лежит оставленный им букет. Тот, что я не взяла. Несколько стеблей сломано, тонкий шелк бутонов скукожился. Цветы выглядят так странно: все еще яркие, но лепящий с неба снег падает прямо на них. И не тает. Я столько раз видела похожие картинки в Интернете: ярко-алые розы, припорошенные снегом, в постах о несчастной любви. Только сейчас это не просто фотография, глядя на которую испытываешь легкую грусть. Цветы — словно символ моей жизни. Хрупкая красота на руинах брака. Такой бесконечно горький финал.
Теперь я реально не вижу выхода. Если бы даже догнала, и Максим простил меня, разве мы смогли бы жить дальше? Вдвоем? Когда все зашло настолько далеко…
Опускаюсь на корточки у скамьи и дую на бутоны, пытаясь дыханием растопить снежный покров. Бесполезное занятие. Я же сама успела замерзнуть, губы колет от холода, ветер треплет волосы, безжалостно проникая под одежду.
— Девушка, вам плохо? Как же вы, раздетая на улице в такую погоду?! — слышится за спиной. Поднимаюсь на голос и разворачиваюсь, узнавая в подошедшей женщине одну из соседок по дому: видела несколько раз во дворе. Она ахает: — Еще и в положении! Случилось что? Вы же с этого подъезда? Ну-ка идемте! — выдает целую охапку фраз, ни на одну из них не дожидаясь моей реакции. Уверенно берет за локоть и тянет к двери, почти с силой заталкивая внутрь. Там стягивает у меня на груди полы тоненькой кофты, стряхивает с плеч успевший насыпаться снег.
— Помощь нужна? — хоть и спрашивает, но опять не ждет ответа, словно знает, что я откажусь. Хмуро оглядывает меня с ног до головы и нажимает кнопку лифта. — Душ прими, только не сильно горячий, потом теплого чаю — и под одеяло. Сегодня не ходи никуда, постарайся расслабиться и поспать. Проблемы подождут до завтра.
Она так легко переходит на «ты», почти командует мной, что я теряюсь. Напрягаю память, пытаясь сообразить, общались ли мы с ней раньше. Вроде бы нет, но в голове последние недели такая каша, что вполне могла забыть.
— Я с двадцать шестой квартиры, этажом выше. Заходи, если что-то надо будет. Ну или просто, выговориться захочешь. Иногда помогает, — снова почти силой затягивает меня в открывшийся лифт. Сама нажимает нужные кнопки, потому что я по-прежнему нахожусь в какой-то прострации. Вроде бы все слышу, понимаю — а отреагировать не получается.
Уже на своем этаже, перед тем как выйти, еле слышно выдавливаю «спасибо». Дверь в квартиру оказывается приоткрыта: я так спешила, когда побежала за Максом, что даже не подумала ее захлопнуть. Сколько времени меня не было? А если бы кто-то забрался? Дом хоть и тихий, но все равно так не ведут себя с чужим имуществом.
Ты с человеческим сердцем обошлась куда более жестоко! — свербит в голове, и я закусываю губу, чтобы не разреветься.
— Сразу в душ! — командует в спину женщина, не уезжая на свой этаж. — Тебе сейчас о ребенке думать надо в первую очередь. Все остальное решится, глупостей только не делай.
— Уже… — неслышно шевелю губами в ответ на ее заявление. Столько уже наделала…
Захожу в прихожую и, захлопнув за собой дверь, сползаю по стене на пол. Что же я натворила? Утыкаюсь лицом в колени, больше не сдерживая рвущихся наружу слез.
Визуализация
Как ни странно, моя сумасшедшая прогулка зимой без верхней одежды не приводит ни к каким тяжелым последствиям. Я почти уверена, что не заболею. Теплый душ помогает унять дрожь в теле, чаем как будто отогревается внутренность. Только легче не становится. Как-то переживаю ночь, снова провалявшись без сна и стараясь не думать о том, то натворила.
Да только какое там: не думать. Мысли упорно возвращаются к одному и тому же. Я, как заведенная, повторяю сама себе, что так делать было нельзя. И все равно: вспоминаю и вспоминаю. Чувство вины разъедает кислотой. Если бы что-то подобное сказали мне, не знаю, как смогла бы перенести. А если бы сказал Максим…
Коллеги на работе один за другим интересуются моим состоянием. Сочувствие на их лицах нервирует еще больше, потому что я его не заслуживаю. Знали бы они, в чем на самом деле причина, смотрели бы совсем иначе.
Даже лучшей подруге признаться не могу. Ирина почти все свободное время крутится возле меня, пытается заглянуть в глаза, донимает вопросами. А я не знаю, что говорить. И не хочу. Понимаю, что обижаю своим молчанием, Ира считает, что не доверяю ей. Но пусть лучше так, чем вдаваться в подробности и переживать все заново.
К концу уроков не выдерживаю: решаю, что все-таки должна увидеться с мужем. Ничего уже не исправить в наших отношениях, но попросить прощения я все равно должна. Сказать, что не думаю так на самом деле. Расставаться тоже нужно людьми. Иначе я просто не смогу жить с таким грузом.
На этот раз в отделении привычная суета. В коридорах полно людей, несколько человек осаждает вход в ординаторскую, явно дожидаясь кого-то из врачей. Я чуть не плачу от досады: в таких условиях вряд ли получится поговорить. Даже если ждут не Максима, просто спрятаться от посторонних глаз и ушей будет непросто.
Простояв около получала, я, наконец, добиваюсь возможности заглянуть в кабинет, но Макса там нет. Зато есть его друг, который, увидев меня, тут же срывается с места. Отводит к самому дальнему окну в коридоре, пытливо всматриваясь в лицо.
— Хорошо, что ты пришла, я уже звонить собирался.
Мое сердце подпрыгивает до горла.
— Зачем… звонить? Случилось что-то?
Артем хмурится.
— Это я у тебя узнать хотел. Что у вас с Максом происходит? Он совершенно озверевший с утра.
Я опять, как в случае с Ириной, ни в чем не могу признаться. Лишь вина гложет сильнее, когда пытаюсь представить, как Максим работает в таком состоянии.
— Где он сейчас? Я поговорить хотела.
Артем делается еще мрачнее.
— Не будешь рассказывать? Ладно, дело твое. На операции он. Освободится нескоро, там тяжелый случай. Хорошо, если к ночи, — продолжает рассматривать меня, будто пытаясь высмотреть что-то из того, о чем я не хочу говорить. — Ждать будешь или передать что-то?
В последней фразе мне чудится усмешка. До ночи еще несколько часов. И Артем знает, как тяжело мне всегда было ждать. Наверняка думает,
