мозги на место!
Пять гудков и недовольный голос звучит в трубке:
– Слушаю!
– Ты очень занята, да? – ее голос звучит так жалко, что противно становится. До чего она докатилась.
– Тань, ты, что ли? – Маришка мгновенно смягчилась, видимо не успела посмотреть на имя звонившего.
– Ага, я.
– Ой, мать, ясно все про тебя. Дима явился?
– Явился.
– Мне приехать?
– Нет, ты что?!
– А чего голос такой, будто ты умирать там собралась? Ты мне это брось, мы в отпуск собирались, помнишь? Илюшка ждет, Кирилла возьмешь, поедем развеемся, отдохнешь, встретишь мужчину, хорошего,– это обязательно, закрутишь с ним роман, и выкинешь наконец из головы своего непутевого мужа! – говорила Маришка бодро, весело, но не убедительно.
– Не выкину, Маришка, не получается. Он только приехал, а у меня голова кругом, и…и…его я, понимаешь? ЕГО! – рыдает в трубку как малолетка, а слезы уже не прекратить, аж захлебывается, – Маришка, я вся его, вся целиком. На других смотреть тошно, все его черты видятся. И больно так, дышать трудно, он как будто в крови у меня, в воздухе. Я и не дышала кажется, пока он не приехал, не ощущала всего.
– Так! Прекращай истерику, у тебя там ребенок дома, а ты нюни распустила. Его она, с ума сошла, таким словами бросаться? Таня, нельзя так! Нельзя любить так, ты ж кроме него ничего вокруг не видишь, себя не видишь, забываешь, что есть ты, твои проблемы, твои желания, а об этом нужно помнить. И винить себя прекращай!
– Не виню я себя ни в чем.
– Ты это себе долго по ночам внушаешь? Или на стене в спальне краской намалевала, чтоб смотреть и верить? Я тебя знаю, как облупленную, и вот, что я тебе скажу: Дима твой, сволочь, потому что позволяет тебе хе*ней страдать. Он там сколько уже? Неделю, две? А проблем только больше стало, на уступки тебе идет, а надо закрыть тебя в комнате, и заставить выслушать, и тебе ему все сказать давно пора. А так, ешь себя поедом, никакой пользы от этого дурного занятия.
– Маришка, ты чего?
– Чего- чего? – дурашливо перекривила она, – Ты, без мужа своего, скоро в могилу сляжешь, вот что. Не спишь нормально, не ешь, в работу впряглась как лошадь, еще Кирилл на тебе полностью, а ты не железный дровосек, милая. Ты живой человек и долго так не протянешь. И ты, либо решаешься на что-то конкретное сама, или приезжаю я, но делаю так, как посчитаю нужным.
– Твоя угроза не выполнима, – от уверенного тона подруги, от ее угроз внезапно полегчало, – у тебя работа. Как, кстати, дела?
– Нормально дела, я тебе по факсу кое-что выслать хотела к вам в офис, посмотри, пожалуйста, ладно?
– А что такое?
– Предчувствие у меня не хорошее, у нас этап завершающий, все проверили, готовы к продаже, но чует сердце, Тань, что-то не так.
– Посмотрю конечно, тебе срочно?
– Не горит, но лучше с юридическими заморочками разобраться в первую очередь, чтоб точно знать, где искать.
– Думаешь есть, что искать?
– Думаю, есть кого искать…– многозначительное такое молчание.
– Опаньки, Маришка, ты во что ввязалась?
– Все, как всегда,– бешенные деньги, до которых слишком много охочих людей.
– С работой ясно, у Ильи как дела?
– Как тебе сказать? Безоблачное счастье у него, – голос так и похолодел, ее саму морозом пробрало, или это стресс?
– Это как так? Я тоже хочу счастье безоблачное.
– Твое счастье безоблачное, но с переменными осадками, давно с тобой, а у Ильи новая игрушка, теперь мы учим арабский.
– Господи, ты об этом, – Илья ребенок особенный, и ему трудно находиться среди обычных детей и взрослых, собственно поэтому Маришка нанимает репетиторов по языкам, чтоб ее ребенок чувствовал себя комфортно, – А я уж подумала, что он свою классную довел до истерики.
– Ой, ты что?! Зачем она нам, у нас теперь новое увлечение: доведем маму до нервного тика, взламыванием всяких компьютерных программ. Еще одно новое хобби, ты представляешь, что дальше будет? Ему всего восемь, Тань, восемь.
– Мужайся! – и после этого они засмеялись. Это что-то вроде семейной шутки. Илья осваивал новые увлечения с заметной быстротой и пользой, а потом переходил на новое хобби, и выражение «мужайся» звучит в адрес Маришки довольно часто. Потому что каждое свое новое увлечение он демонстрировал матери и пытался ее пристрастить к любимым делам, иногда удачно, иногда не очень. Английский и испанский Маришка, по крайней мере, уже знает сносно, а вот с программированием еще не разобралась, видимо.
– Ты успокоилась?
– Да.
– Хорошо, мне надо работать, а тебе надо уже что-то решать.
– Я знаю.
– Ты ему рассказала про ребенка?
– Нет, – на том конце провода, Марина тяжело вздохнула.
– Но ты ведь понимаешь, что придется сказать и про ребенка, и про мать? Все надо обсудить, даже если ты решишь к нему не возвращаться. Тебе самой жить легче станет.
– Знаю, но это не так легко, Маришка. Не хочу вспоминать, не хочу думать.
– Слушай, может тебе еще к тому психотерапевту сходить? Нельзя жить так как ты, Тань, ты себя сама убиваешь, и не только себя…
– Может ты и права… В дверь спальни постучали.
– Татьяна, дверь открой, а то вышибу к *бене-фене! – грозный Саныч, кажись тарабанил кулаками по не такой уж прочной двери.
– Так, ладно, сворачиваем психологический центр на выезде, отец там чего-то бушует?! – весело проговорила Маринка, – Довела?
– Есть такое.
– Ай, моя умничка, за это отдельное спасибо!
– Как всегда, ты слишком к нему несправедлива, Маришка!
– На то я и Маришка, а не Марина Александровна. Кириллу от меня привет, а отца можешь чмокнуть от меня в лоб, он будет рад.
– Безумно, рад. Спасибо, Мариш.
– Скоро увидимся, дорогая!
Маришка повесила трубку, а Татьяна все еще улыбаясь, пошла открывать дверь Санычу. Подскочила к нему, поцеловала в лоб как было велено:
– Это от Маришки, она сказала будешь безумно рад.
– Чертовка, вся в мать, – после сплюнул с досады и побрел на кухню, – Наливай Олег, мне родная дочь поцелуй в лоб передала, как покойнику.
С кухни раздался придушенный хохот, Кирилл увидел ее, улыбнулся и глазами показал на накрытый стол, мол: я старался, можно уже свалить от этих дураков? Она кивнула, благодарно улыбнулась ему и заняла положенное место за столом.
Ей заботливо наложили в тарелку еды, в бокал налили белого сухого, сами мужчины предпочли все-таки по старой доброй стакашке.
– Ну что? За сенокос? – Саныч от такого тоста чуть не поперхнулся сорокоградусной, но тост поддержал.
– За сенокос! – мы чокнулись, и наконец, этот дурацкий день
