Ознакомительная версия.
— Поздравляю, — сипло произнесла Хедли, терпеливо перенося отцовские объятия. Впрочем, он так и не решился обнять ее как следует и в итоге неуклюже похлопывал по спине:
— Я рад, что ты успела.
— Я тоже, — ответила она. — Было красиво.
— Шарлотта в восторге от тебя.
Хедли немедленно ощетинилась.
— Замечательно, — еле процедила она.
Папа с надеждой улыбнулся:
— Думаю, вы с ней быстро подружитесь.
— Замечательно, — повторила Хедли.
Папа, кашлянув, принялся поправлять галстук‑бабочку. Ему явно было неловко, хотя неясно — из‑за костюма или из‑за всей ситуации в целом.
— Слушай, — вдруг заговорил он, — хорошо, что мы с тобой наедине. Мне нужно кое о чем с тобой поговорить.
Хедли выпрямила спину и приготовилась принять удар. Она не успела даже осознать, что папа все‑таки решился рассказать ей о ребенке, — была слишком занята вопросом, как ей реагировать. Мрачно промолчать? Изобразить удивление? Сказать, что не верит?
Когда же на нее наконец обрушился удар, лицо Хедли совершенно ничего не выражало, словно только что вымытая классная доска.
— Шарлотта надеялась, что мы тобой станцуем на приеме — ну, понимаешь, отец с дочерью…
Почему‑то эти слова поразили Хедли куда больше, чем, казалось бы, та более серьезная новость, которую она ожидала услышать.
Папа поднял руки.
— Я все понимаю! Я говорил ей, что ты не захочешь и ни за что не выйдешь при всех со своим стариком…
Он умолк, явно ожидая, что Хедли прервет его.
К ней наконец вернулся дар речи:
— Вообще‑то я не очень хорошо танцую.
— Знаю! — улыбнулся папа. — Я тоже. Но для Шарлотты это очень важно, а сегодня ее день, так что…
— Ладно… — Хедли часто‑часто заморгала.
— Ладно?
— Ага.
— Ну замечательно! — Папа начал чуть покачиваться на каблуках, празднуя неожиданную победу. — Шарлотта очень обрадуется.
— Это прекрасно.
Хедли не могла скрыть горечи в голосе. Она чувствовала себя опустошенной, весь ее боевой дух внезапно куда‑то улетучился. Она же сама этого хотела. Не желала иметь ничего общего с папиной новой жизнью — и теперь эта жизнь действительно начинается без нее.
Беда в том, что дело уже не только в Шарлотте. Через девять месяцев у папы будет еще один ребенок. Может быть, дочка.
А он даже не удосужился ей рассказать об этом.
Точно так же больно ей было, когда он ушел, и потом — когда Хедли впервые услышала о Шарлотте. Но на этот раз Хедли словно неосознанно приветствовала эту боль, вместо того чтобы убегать от нее.
В конце концов, одно дело — убегать, когда тебя догоняют и упрашивают вернуться, и совсем другое — убегать, когда ты никому не нужна.
8:17
по Североамериканскому восточному времени
13:17
по Гринвичу
ВЧЕРА В САМОЛЕТЕ они с Оливером грызли крошечные крендельки, и он так долго молча рассматривал ее профиль, что Хедли в конце концов не выдержала:
— Ты что?
— Кем ты хочешь быть, когда вырастешь?
Она нахмурилась:
— Этот вопрос обычно задают четырехлетним детям!
— Не обязательно. Каждый должен кем‑то быть.
— А ты кем хочешь быть?
— Я первый спросил!
— Космонавтом, — ответила Хедли. — Балериной.
— А если серьезно?
— Считаешь, я не смогу стать космонавтом?
— Можешь даже стать первой балериной на Луне.
— Я думаю, у меня еще есть время, чтобы выбрать дело всей жизни.
— Справедливо, — заметил Оливер.
— А ты? — поинтересовалась Хедли, ожидая от него услышать очередную шуточку — например, название какой‑нибудь воображаемой профессии, связанной с его таинственной научной работой.
— Я тоже не знаю, — тихо ответил он. — Пока не решил. Только не юристом.
— А что, у тебя папа юрист?
Оливер промолчал, мрачно уставившись на крендель, который держал в руке.
— Ладно, не важно, — произнес он наконец. — Кому это вообще надо — о будущем думать?
— Не мне, — откликнулась Хедли. — Мне на несколько часов‑то вперед заглядывать не хочется, не то что лет.
— Вот поэтому в самолете так здорово. Сидишь себе, и никакого выбора. Хедли улыбнулась:
— Не так уж здесь и плохо.
— Точно, неплохо, — согласился Оливер, забрасывая в рот последний кренделек. — Собственно говоря, прямотаки здорово. Ни на какое другое место не променял бы.
Папа беспокойно расхаживал взад‑вперед в полутемном коридоре и то и дело вытягивал шею, поглядывая на лестницу в подвал — не идет ли Шарлотта. Он волновался, как подросток, явившийся на первое в жизни свидание. Хедли вдруг пришло в голову: может, именно таким он и хотел стать, когда вырастет? Мужем Шарлотты. Отцом ее ребенка. Человеком, который проводит Рождество в Шотландии, а летний отпуск — на юге Франции, обсуждает искусство, литературу и политику за изысканным обедом и бутылкой хорошего вина.
Странно, что все так обернулось. Он ведь чуть было тогда не отказался от поездки. Хотя работа — мечта, все же четыре месяца — слишком долго. Мама сама его уговорила. Твердила, что он всегда к этому стремился, что пожалеет, если упустит такую редкую возможность. Останься он дома, не познакомился бы с Шарлоттой.
И тут, словно в ответ на невысказанные мысли, по лестнице поднялась Шарлотта, разрумянившаяся, в своем великолепном платье, только уже без вуали. Каштановые локоны спадали на плечи, она словно скользила по воздуху — прямо в папины объятия. Пока они целовались, Хедли отводила глаза и смущенно переминалась с ноги на ногу. Наконец папа отстранился от Шарлотты и широким жестом указал на Хедли.
— Шарлотта, я хочу офицально вас познакомить.
Прошу — моя дочь! Шарлотта, сияя улыбкой, крепко обняла Хедли.
— Я так рада, что ты все‑таки успела!
От Шарлотты пахло сиренью — то ли духами, то ли букетом, который она держала в руках. Попятившись, Хедли заметила обручальное кольцо у нее на пальце — камень раза в два больше, чем у мамы. (Хедли до сих пор еще иногда тайком вытаскивала мамино кольцо из шкатулки и, надев на большой палец, разглядывала грани алмаза, словно в них таился ключ к разгадке тайны: почему разошлись ее родители.)
Шарлотта снова обратилась к папе:
— Прости, что задержалась! Все‑таки свадебные снимки делают раз в жизни.
Хедли хотела уточнить, что для папы это уже второй раз, но вовремя прикусила язык.
— Не слушай ее, — сказал папа. — Она столько же времени прихорашивается, когда собирается в магазин за покупками.
Ознакомительная версия.
