Нина Бодэн - Знакомые страсти

Все равно, когда дверь открылась, у Малышки от страха голова пошла кругом. Однако появилась девушка в цветастом с оборочкой фартучке поверх тесных джинсов и темного свитера. Малышка постаралась улыбнуться и попросила четыре галлона бензина. Глядя, как девушка управляется с насосом, она успокоилась, но вдруг почувствовала, что голодна, и когда та подошла, чтобы взять деньги, спросила:

— А шоколад у вас есть?

Девушка покачала головой.

— Магазин закрыт. Совсем закрыт. Вот только насос остался. Мы купили дом, а магазин был при нем, но в нем уже давно не торговали, правда. С тех пор, как старик заболел. Да и то, восемьдесят лет не шутка. А знаете, многие останавливаются, хотя то, что в витрине, смотрится не очень привлекательно.

Она улыбнулась, и ее доброжелательная улыбка, ее прелестный валлийский говорок придал Малышке храбрости.

— А вы не знаете тут ферму, где можно было бы снять на лето комнаты? Моя кузина привозила сюда детей… это было несколько лет назад. Она сказала, что возле фермы был магазинчик, где дети покупали сладости. Вот я и подумала, что это тот самый магазинчик. — Она наивно округлила глаза. — Здесь есть ферма?

— Фаулерова ферма, — ответила девушка, — но они комнаты не сдают. — Она опять мило улыбнулась. — О, это не ферма, а картинка!

Малышка завела наверх глаза и медленно, как бы задумчиво произнесла:

— Добсон. Кажется, так она сказала. Моя кузина так говорила.

— Нет, тогда это не та ферма. Тамошних зовут Ньюхаузами. У нас тут нет никаких Добсонов. Впрочем, я из Абердара, здесь только три года, чужачка!

Девушка и Малышка рассмеялись.

— Ну конечно. В деревне всегда так! — воскликнула Малышка.

Вдруг ей стало очень весело. Если бы Добсоны до сих пор жили на ферме, Малышка ни за что не посмела бы приблизиться к ней. До чего же глупо так бояться, подумала она. Всего-то и надо, что заручиться правдоподобной историей, и теперь она у нее есть! Итак, у нее маленькие дети и она ищет дом, где могла бы провести летние каникулы, поэтому ездит по красивым местам, где несколько лет назад ее кузина отлично отдохнула летом. Дороти, сказала она себе, Дороти Ардвей. Так зовут кузину. Если облечь ложь в плоть, она становится убедительной даже для автора, тем более для окружающих.

У Дороти будет трое детей, решила Малышка, две девочки и мальчик (имена она придумает, когда понадобится), а муж занимается ядерной физикой. Генри. Себастьян. Сэр Себастьян Ардвей, нобелевский лауреат? Нет, это нехорошо. Физик-лорд звучит слишком по-стариковски для симпатичного мужчины, которому едва за тридцать. Достаточно будет Генри Ардвей. Если Дороти все еще оставалась туманной фигурой, то Генри уже начал вырисовываться: высокий, стройный, голубоглазый, очень умный и прекрасный пловец. Пусть он будет кузеном, а Дороти его женой. Их родители (матери были сестрами!) снимали дом на побережье, скажем, в Корнуолле, и Генри учил ее плавать. Он на полтора года старше, и в детстве она была немного влюблена в него.

Помахав девушке на прощание, Малышка подумала: ну вот, очередная игра в семью! В детстве она только и делала, что придумывала родственников, их имена, возраст, занятия, внешность, и, лежа в постели, вела с ними долгие беседы. Фантазии приемного ребенка? Больше похоже на желание единственного ребенка иметь братьев и сестер, сказала она себе и вспомнила, свернув на нужную улицу, что у нее есть брат. Единоутробный, но брат. Единоутробный брат Мэтью и единоутробная сестра Касси, которые наверняка бегали по этой дороге в магазин за сладостями военного времени, выуживали тритонов из лужи, собирали фундук, рвали шиповник и ежевику с живой изгороди, палками пригибали высокие ветки, чтобы достать до ягод…

В те времена здесь наверняка были живые изгороди и уж точно рос конский каштан, с которого падали «толстые каштаны» для Грейс. А сейчас Малышка видела лишь проволоку под током по обе стороны дороги. Она проехала примерно треть мили между двумя холмами с крутыми склонами, пересекла бурливый, но мелкий ручей и вновь стала подниматься вверх по склону. Неожиданно справа появился дом, а слева был луг и на нем множество коров. Симпатичные коровки, отметила про себя Малышка, со стройными ногами и изящными рогами. Даже если бы на воротах не было написано: «Стадо Ньюхаузов, мистер Джон Ньюхауз, мистер Чарлз Ньюхауз», — Малышка все равно поняла бы, что эти коровы — аристократки! Она остановилась у ворот и посмотрела на дом. Большой, массивный, покрашенный в белый цвет — ничего особенного, но хороший, отлично спланированный дом, ухоженный, как и постройки кругом, и чистый, посыпанный гравием двор.

Малышка вышла из машины. У нее немного подгибались колени, но в остальном она держалась молодцом. Беседа с девушкой возле магазина придала ей уверенности в себе. Если кто-нибудь объявится, у нее есть что сказать. Милые Генри и Дороти Ардвей где-то тут поблизости прекрасно провели лето. Никто ведь не знает, что ей уже сообщили о нежелании хозяев Фаулеровой фермы сдавать комнаты.

Толкнув калитку, Малышка ступила на гравий и подняла такой шум, что сама удивилась. Дойдя до середины двора, она огляделась — для любого наблюдающего за ней — с невинным видом. Однако в доме стояла тишина, и так же в старом сарае с глухой стеной, если не считать маленькой зеленой дверки под карнизом. Наверное, это и есть та самая дверь на сеновал, где Гермиона встречалась со своим любовником. Внизу были конюшни, так сказала мафочка, там фыркали и перебирали ногами лошади. Малышка обошла постройки и оказалась на заднем дворе, которого не видно из дома, — на опрятном дворе с кучей навоза, навесом для тракторов, загородкой для толстых кур, которые мирно (как с радостью убедилась Малышка) что-то клевали с земли. Большой сарай был действительно большим, разделенным на именные стойла. Мария, Клементина, Роза Генуи, Цветок Рима. С одной стороны из-за закрытой двери доносился гул мотора, с другой была видна обычная деревянная лестница.

Малышка остановилась возле нее и посмотрела наверх. Если лестница ведет на сеновал, у Малышки должно было дрогнуть сердце. Гермиона — бедняжка Гермиона, поправила себя Малышка, — лезла наверх летней ночью, и сердце у нее громко стучало от любви и страха. Мафочка сказала, что она была счастлива, но ведь не могла же она не осознавать, как рискует. Ирония судьбы! Влюбиться в красавчика-итальянца, когда ее муж в итальянском плену! Здорово! И не девочка уже — тридцать восемь. Люди не простили бы ей. И она не могла оправдаться ни юностью, ни неопытностью и обвинить во всем соблазнителя. Поймай ее Добсоны, и ей пришлось бы испытать немалое унижение. Не очень молодая женщина из среднего класса, у которой есть муж и дети, не говоря уж об определенном месте в обществе, резвится во дворе, совокупляется на сеновале, отдается плотским радостям на стогах и в саду…