И проехать на трамвае пять остановок, скрепя сердце и зубы, я соглашаюсь. Суслики довольно скачут и уверяют, что я лучшая.
Что ж… градация от тирана до лучшей на практике слишком быстрая.
Впрочем, лучшей я остаюсь не долго.
Радиоуправляемый вертолет за четыре косаря я покупать отказываюсь, и суслики дуются, тоскливо шумно вздыхают, переглядываются и вертолет откладывают.
— А я ж говорила, что не прокатит, — пихая брата, буркает Яна.
— Говорила, — он огрызается и вертит головой, пихая ее в ответ. — Смотри, там барабан!
— Даш?! — вопрос задается хором.
И я только киваю головой, разрешая, а суслики уже мчатся к барабанам.
Кажется, я снова стану тираном, поскольку барабан, если что, покупать тоже отказываюсь. Радость Лаврова от покупки такой классной игрушки, боюсь, будет выражена переселением сусликов вместе с барабаном ко мне.
И я уже готова переключить внимание монстров на более мирные для окружающих развлечения, когда замечаю Алёну.
Она со странным выражением лица, в коем угадывается и счастье, и спокойствие, и безмятежность, и отрешенность от суеты мирской, рассматривает погремушки, трогает их осторожно свободной рукой, а во второй держит пару детских комбинезонов.
Совсем маленьких.
Около которых Яна удивленно спрашивала для каких кукол такие шьются.
Для живых.
И, кажется, в нашей семье скоро такая кукла появится.
Оглянувшись на увлеченных сусликов, я нерешительно иду к Алёне и тихо кашляю, привлекая ее внимание:
— Привет, — улыбка у меня выходит несколько неловкой, растерянной.
Впрочем, она вздрогнув улыбается тоже растерянно.
— Привет, — руки от погремушек Алёна убирает и на одежду в собственных руках смотрит почти с испугом, — а я тут… А ты тут что делаешь?
— Барабаны выбираю, — я киваю на сусликов и собственная беспечность даже мне кажется наигранной, — или дудку. Мы с монстрами еще не решили, что соседям понравится больше.
— А… — уголки ее губ дергаются в улыбке, но взгляд остается загнанным.
Мы молчим, старательно не смотря друг на друга.
И я уже жалею, что подошла.
Вот только отступать некуда и поздно, поэтому я вздыхаю и спрашиваю:
— Димыч знает?
— Знает, — Алёна кивает неуверенно, а вот улыбается уже искренне, тепло и руку к животу прижимает машинально. — Мы вам хотели всем сразу сказать, когда Инга Вацловна с Владленом Дмитриевичем вернутся. За ужином.
— Хорошо, будем ждать, — я вымучиваю из себя очередную улыбку.
И радуюсь, что монстры переключаются на куклы, которые по мнению Яна дурацкие, а по мнению Яны классные, и им немедленно требуется независимое мнение в моем лице.
Лавров приезжает полвосьмого.
Извиняется торопливо, отвечает на звонок и взглядом спрашивает, где суслики.
В детской.
Играют.
В купленный дартс.
И никуда они с Кириллом Александрович не поедут. Я против, поэтому тяну Лаврова на кухню и дверь плотно закрываю.
— Штерн, тебе срочно? Давай завтра всё, — опуская руку с телефоном, он сердится. — Где дети? Меня на полчаса прикрыть согласились, мне некогда.
— Сусликам нечего делать в больнице, я не отпущу их с вами, — я говорю уверенно и от полоснувшего злостью взгляда даже не вздрагиваю.
У Лаврова же снова начинает разрываться телефон, и он коротко отвечает, обещает перезвонить и сбрасывает, чтобы поинтересоваться у меня:
— Штерн, ты охренела или головой ударилась?!
Кирилл Александрович вопрошает почти с любопытством, почти спокойно, вот только от такого спокойствия хочется убиться самостоятельно, предварительно отойдя с дороги и не путаясь под ногами.
Но я не отхожу и ногами, наоборот, в пол упираюсь, когда без особого почтения Лавров пытается меня отодвинуть и выйти.
— Охренела и ударилась, — я соглашаюсь, стараясь не сорваться на крик, ибо не только он злится, — но я сказала, в больницу они не поедут! У вас должны быть другие варианты!
— Если бы у меня были другие варианты, Штерн, я бы не потащил их в реанимацию, — Кирилл Александрович рычит и одним смазанным движением отрывает меня от пола, перекидывает себе через плечо и с грохотом распахивает дверь. — И прекрати разводить балаган на пустом месте. Ничего с твоими сусликами не случится, я их не на теплотрассу ночевать тащу.
— Конечно, — я шиплю, извиваясь и брыкаясь, но хватка у некоторых стальная. — Вы сами в детстве когда-нибудь ночевали в больнице так?!
Первый удар по широкой спине приходится от злости, а вот второй я обрушиваю уже в мстительном порыве, ибо лежать так-то больно, неудобно и унизительно.
— И куда вы меня тащите?! Отпустите, я не мешок картошки! — я дрыгаю ногами, но их лишь крепче сжимают, а меня заносят в ванную и на пол опускают с почтительностью уровня: «мешок картошки».
Ничего не сломала и ладно.
Впрочем, на оскорбиться времени нет, поскольку меня, кажется, собираются здесь закрыть.
— Эй, вы чего творите?! — я кидаюсь к нему.
И меня снова перехватывают и без особого труда перекидывают через высокий бортик ванны, ставят. И, пока я от возмущения хватаю ртом воздух, включают воду.
Холодную.
От нее сразу перехватывает дыхание, не давая даже завизжать.
— Придурок! — выходит бульканьем, совсем невнятным.
Но, Лавров понимает, ругается, проверяя воду, и добавляет горячей.
— Остыла? — спрашивает почти примирительно и к стене отступает.
— Остыла, — я злюсь и игрушкой сусликов зачерпываю воду, чтобы плеснуть ему в лицо.
Кирилл Александрович не отклоняется, лишь снисходительно усмехается, а ткань его рубашки стремительно промокает, прилипая к телу.
— Детский сад, Штерн.
— Да пошел ты! — я вылезаю и рявкаю, выдирая из его рук протянутое полотенце. — Как ты не понимаешь, что сусликам в реанимации не место?!
— Ну конечно, — Кирилл Александрович сверкает глазами, заводится с пол-оборота и орет в ответ. — Может тогда скажешь, куда я их должен деть?! Ты с ними останешься?!
— Да, останусь! — я все-таки кричу и тут же осекаюсь, медленно осознавая свои слова.
А сказанное мной с призрачным эхом оседает во враз наступившей тишине.
Лавров смотрит с яростью, и я, глядя на ходящие на скулах желваки, готова поклясться, что его разрывает от желания меня прибить или послать.
Далеко, витиевато и надолго.
Выставить из квартиры, отобрав ключи, раз и навсегда, но вместо этого он ударяет кулаком по стене, вылетает из ванной и из квартиры.
И я, без сил опускаясь на пол, только слышу, как грохочет входная дверь.
Приехали.
Сусликов удается уложить в десять, читая «Волшебника изумрудного города», отвечая на сотню вопросов и думая, что Лёнька обиделся заслуженно, когда я объявила, что останусь у Жени.
Она рассталась с парнем и ей нужна моральная поддержка.
Вдохновенно соврала я и извинилась, а Лёнька молча согласился и столь же молча отключился, и на мои звонки и сообщения отвечать больше не стал.
Плохая из меня девушка все же вышла.
К тому же лгунья и… и редкий приступ самобичевания и раскаянья обрывает звонок.
Телефон лежит на противоположном краю дивана гостиной, где в обнимку с подушкой я смотрю «Девчат» и прислушиваюсь к сусликам, вдруг они проснутся. И пропахивая носом диван, заодно путаясь в подушках, я бросаюсь к вибрирующему телефону и… нет.
Не Лёнька.
Звонит Лина.
— Да? — я тоскливо выдыхаю и тру нос, в котором начинает совсем невовремя свербеть.
Я не зареву, не за-ре-ву.
Низя пугать Лину.
— Что, уже в курсе? — у нее и так мрачный траурный голос.
— В курсе чего? — спрашиваю без интереса, ради приличия.
«В курсе» я сегодня много чего.
Например, что с враньем пора заканчивать, что у Димыча будет ребенок, что Лавров считает меня истеричкой, что преподов я раньше не посылала и на ты к ним не обращалась, что обидела Лёньку, что я просто ужасная…
