Я сама не заметила, как оказалась на вокзале. Вышла на перрон.
Приходят поезда, уходят поезда. Медленно, набирая скорость или останавливаясь. Но тут дело не в скорости, а в смертельной тяжести разрезающих колес. Некрасиво, конечно. Но мужу и сыну покажут только лицо, остальное будет закрыто.
Главное — насмерть, чтобы не покалечиться. Чтобы не отравлять жизнь другим и дальше. Потому что я достаточно и без того отравила чужих жизней. И никому счастья не принесла. И мне никто, но — за что?
Я натолкнулась на человека (или он на меня), хотела обойти, подняла голову.
Сергей стоял передо мной.
— Ты как здесь?
— Тебя на работе нет.
— Как будто я все время там бываю. Ты что, искал меня по всему городу?
— Вроде того.
— Вот так ходил и искал? В таком городе — наугад?
— Но нашел же.
— Почему на вокзале?
— Не знаю. А ты здесь почему?
— Не знаю.
— Пойдем домой?
— Да. Только погуляем немного.
— Хорошо.
Мы долго гуляли в этот день, и я рассказала мужу все. Все — до капли.
И с каждым словом, с каждым шагом, с каждой минутой он становился все ближе и ближе — и настал момент, когда я остановилась, повернулась к нему, внимательно посмотрела в глаза. Привычные — и совершенно незнакомые. И было такое чувство, что я впервые вижу этого человека, с которым столько уже лет прожила рядом. То есть не впервые, а — заново. Понимая совершенно ясно, что любила и люблю только его. Без всяких «дозу получить» или «жить без тебя не могу». Но если ехать куда-то — с ним. Идти куда-то — с ним. Жить куда-то — с ним.
Я очень хотела все это ему сказать, но стеснялась. Я просто прижалась к нему.
— Ничего, — сказал он. — Все нормально.
— Они от меня не отстанут.
— Отстанут. Если кто-то попытается, я тогда…
— Что?
— Убью. Просто убью.
Я не стала оценивать, насколько серьезны его слова. Но вдруг почувствовала себя необыкновенно спокойной.
Когда мы вернулись, сын спросил:
— Где это вы шатались?
— Гуляли, — сказала я. — О любви говорили.
— О чьей?
— О своей.
Сын гмыкнул.
…Ночью я заплакала (в который уж раз за последнее время).
— Ты что? — спросил он.
— За тебя обидно стало.
— Не понял.
— Ты столько лет любил такую стерву!
— А обида при чем? Лично я сам себе завидую.
Я вытерла слезы, уткнувшись лицом в его грудь, и долго думала о его словах, в которых мне виделась какая-то простая высшая математика по сравнению с запутанной арифметикой моей жизни…
Девушки в многочисленных парфюмерных отделах огромного универмага все, как на подбор, миловидны, юны и стройны. И это неспроста, это, как выражается менеджер Руфатов, ТОРГОВАЯ ПОЛИТИКА!
Ему видней, он этой политике в Америке три месяца обучался. Продавщица дорогой парфюмерии не может быть уродиной, говорит он. Иначе никто не взглянет на нее, не остановится. А раз не взглянет и не остановится, то он, как покупатель, потерян. Но она и не должна быть слишком красивой. Потому что тогда будут глазеть только на нее, а на товар не обратят внимания. Она должна быть милой, симпатичной, обаятельной, уютной. Она должна быть в своем отделе прелестной хозяйкой, а покупатель должен почувствовать себя гостем. Почему я говорю «покупатель», а не «покупательница»? Потому что исследования показали, что в России женщина редко покупает сама себе дорогие духи, туалетную воду. Дезодорант, помаду, всякие кремы, туши, краску для волос и прочую косметику — еще да, это и дешевле, и только женщина всегда сама знает, что ей нужно. Дорогой же парфюм женщине покупает в большинстве случаев мужчина. Или он уже знает, что нужно женщине, или действует наугад. Или приходит вместе с женщиной, но покупает опять-таки он. Поэтому я говорю: ПОКУПАТЕЛЬ. О нем вы должны помнить и заботиться. Ни в коем случае не навязывать товар! Наш покупатель этого не любит. Главная задача: чтобы в вашем присутствии, то есть в присутствии очаровательной милой девушки, ему стало стыдно думать о деньгах. Надо, чтобы он почувствовал себя хотя бы на минуту богатым. Пусть он отдаст последние деньги, пусть он потом будет жалеть и ужасаться, что отдал за духи или одеколон (если себе) половину своего месячного заработка, но это будет потом. Итак, обаяние, приветливость, никакой навязчивости. Конечно, начнут поступать предложения о знакомстве. Принимать или не принимать — это ваше дело. Заставьте его сперва купить что-нибудь, а потом уж поступайте по усмотрению. Но упаси вас бог говорить с кем-то на личные темы больше двух минут! Потому что никакой покупатель не подойдет к продавщице, занятой разговором с мужчиной. Он обидится, он пройдет мимо, он — потерян. Ясно?
Такие лекции Руфатов читает всем девушкам, поступающим на работу. Не избежала ее и Ольга.
Потом он попросил ее встать, пройтись по кабинету. Потом сказал:
— Будьте добры, достаньте из шкафчика вон ту бутылку.
Ольга достала, подала ему.
— Хотите?
— Я не пью.
— Это сухое вино.
— Я ничего не пью.
— Похвально. Что ж, движетесь вы хорошо. Изящно, гибко. На вас будет приятно смотреть. Пожалуй, вы подходите, сейчас как раз вакансия освободилась.
И Руфатов еще раз внимательно осмотрел ее, и Ольге это не понравилось.
Перспектива стоять целый день под взглядами мужчин ее тоже не прельщала.
Но она уже не первый день ищет работу, и эта хороша тем, что в тепле, в чистоте. Как временный вариант сойдет.
— Что ж, — сказал Руфатов, — можете приступать прямо завтра.
И, выйдя из-за стола, пожал ей руку. Не кисть руки, как пожимают равному человеку, а руку возле локтя, как пожимают со значением, с намеком.
Ольга вырвала руку и отпрянула от Руфатова.
Он округлил глаза:
— Что с вами?
— Нет, ничего. Я тут, в этом месте, руку ушибла недавно.
— Ох, извините, ради бога! — расшаркался Руфатов. — Какая неприятность! Ну что ж, до завтра?
Ольга не могла сказать Руфатову, этому на первый взгляд достаточно деликатному человеку, что дело не в ушибе руки. Дело в том, что она с недавних пор НЕ ПЕРЕНОСИТ МУЖСКИХ ПРИКОСНОВЕНИЙ. Никаких. Из-за этого она даже старается как можно реже ездить в троллейбусах или трамваях. Ее потому еще устраивает работа в универмаге, что близко от дома, пешком — пять минут. И то, что отделы здесь не открытые, а по старинке с прилавками. То есть ты отделена барьером. Глазеть пусть глазеют, хотя тоже неприятно, но дотронуться не сможет никто.
