— Ага… — кивнула Василиса. На какой-то миг она ощутила вдруг себя прежней девочкой-школьницей, о которой заботятся, которой дают всего лишь четкие задания на определенный временной период, и их надо выполнить от сих до сих, только и всего-то, потому что все остальное — уже не ее забота, все остальное — большая забота больших, сильных и умных взрослых… Ощущение это было невероятно теплым и приятным, но в то же время, как она сама понимала, очень уж варварски-обманчивым. Нет вокруг нее никаких таких сильных и умных взрослых, а есть разбитая инсультом бабушка, свалившийся с простудой младший братец да добрый и великодушный жилец Саша… И вообще нет никаких особенных поводов для подступивших к горлу слез — вот прямо только их и ждали тут, как же…
Закрыв за ним дверь, Василиса, убегая от этой коварной к себе жалости, тут же постаралась впрыгнуть в обычную свою утреннюю колею — надо было кормить завтраком бабушку, надо было ухаживать за больным Петькой, надо было стряпать обед, заводить постирушки, надо было заниматься еще тысячей мелких и нужных дел, на которые уходит нынче все ее свободное девчачье время. Зато и для радости повод тоже есть — при помощи жильца Саши удалось Лерочке Сергеевне долг заплатить. А это значит, что она их не бросит. Это значит, что есть, есть надежда на появление долгожданной динамики в замерших бабушкиных мышцах, что когда-нибудь она сама встанет на ноги и пойдет, и будет ходить себе и ходить, и Василиса тоже будет ходить — на другую уже работу, на вечерние занятия в институт, и в театр будет ходить, и на концерты, и просто так гулять…
Размечтавшись, она не расслышала сразу настойчивого зова дверного звонка, потом, сообразив, удивленно пошла открывать — кто бы это мог быть, интересно… Для медсестры из детской поликлиники рановато еще, а Лерочка Сергеевна только завтра придет…
К ее удивлению, в дверях стояла та самая блондинка, приходившая к ней в кафе и представившаяся Сашиной женой. Она вдруг улыбнулась Василисе так лучезарно и приветливо, будто здесь ее ждали, не отходя от двери, несколько дней подряд, и теперь непременно должны быть очень и очень счастливы ее появлению.
— Здравствуйте, Василиса! — продолжая улыбаться, бодро произнесла блондинка и радостно шагнула в прихожую. — А я вашему Петечке фруктов принесла!
В доказательство она даже подняла до уровня Василисиных глаз небольшой пакет с фруктами и помотала им из стороны в сторону, одновременно скидывая ботинки и пытаясь стряхнуть с одного плеча куртку. Быстро перебросив пакет в другую руку, она повесила соскользнувшую куртку на крючок и пошла в комнату, приговаривая при этом деловито:
— Ну как? Температуру с утра мерили? Не упала? Высокая? А врач был? А где можно фрукты помыть?
— Ничего себе… — только развела руками ей в спину Василиса. — Как говорится, явление восьмое, все те же в лаптях…
Зайдя в комнату, Марина так же скоренько-приветливо поздоровалась и с сидящей около Петькиной постели в своем кресле Ольгой Андреевной, и улыбнулась ей свойски-дружески, и захлопотала вокруг Петьки с нарочитой заботой, толкуя что-то о специально разработанных для укрепления детских организмов комплексах витаминов по очень уж доступным ценам, специально для людей экономных и не богатых… И что только для них она эти витамины в специальном месте закажет, и на дом им принесет, и даже денег с них не возьмет за это, и вообще она так переживает и заботится о Петечкином здоровье, как никто другой… Петька следил за ее суетой нехотя и как-то слишком уж исподлобья. Потом недовольно вдруг проговорил, едва двигая запекшимися от температуры губами:
— Марина, а вы что это, жить у нас собрались, что ли? Навеки поселиться, да? Каждый день сюда приходите… У нас больше комнат свободных нет, знаете ли. Сестрице и так вон у бабушки за шкафом жить приходится!
— Петя… — переглянувшись, укоризненным унисоном протянули Василиса с Ольгой Андреевной. Правда, укоризны в их голосе было совсем, совсем маловато. А место ее законное заняла таким образом скрываемая вежливая досада на произнесенное больным ребенком вслух то, чего им и самим хотелось бы сказать с удовольствием, да нельзя было — воспитание не позволяло. Ох уж это воспитание — сколько от него бывает неприятностей всяческих… Вместо этого Василиса произнесла тактично:
— А знаете, Марина, Саши в настоящее время в его комнате нет. Он появится только к вечеру, знаете…
— Да ничего страшного, я подожду! — махнула беспечно рукой Марина. — У меня сегодня времени — завались! А вы меня чаем пока не напоите? Сегодня день такой выдался холодный, я перемерзла вся — жуть…
— Васенька, и в самом деле, напои-ка человека чаем, — рассмеявшись, проговорила Ольга Андреевна. — В конце концов Марина наша гостья, как там ни смотри… Идите, девочки, я тут с Петрушей пока побуду!
— Бабуль, твоя мягкотелость переходит всяческие границы, — совсем по-взрослому проворчал на нее Петька, когда «девочки» отправились чаевничать на кухню. — Она, эта Марина, и так уже Сашу достала, а ты ее привечаешь…
— А это не наше с тобой дело, дорогой мой внук Петруша, кто из них кого достал, — поправляя свесившееся до самого пола одеяло, ласково проговорила Ольга Андреевна. — Наше дело сидеть в сторонке и в чужие отношения ни при каких обстоятельствах не вмешиваться. Ты поспи лучше, Петенька. Или хочешь, я почитаю тебе вслух?
— Слушай, Василиса, я вот у тебя спросить хочу. Тебе твой хозяин совсем мало платит, да? — задушевно спросила Марина, усевшись за кухонный стол.
— Хм… — пожала плечами Василиса. — Странный вопрос какой… А сколько он должен платить судомойке, интересно? Много, что ли?
— Ну да… Ну вообще, есть же еще и человеческий фактор… Сочувствие, например…
— То бишь жалость, что ли?
— Ну почему сразу жалость? Всякие же бывают обстоятельства, все мы люди. По-моему, лучше себе зарплату пойти попросить добавить, чем рядом чужого человека терпеть…
— Это вы, Марина, Сашу имеете в виду?
— Да. Сашу. Моего мужа, между прочим.
— А вы знаете, я лучше потерплю рядом чужого человека. Пусть и вашим мужем он будет, мне все равно. Меня больше этот вариант устраивает. Я от него получаю деньги за то, что сдаю ему комнату. И все. А в кафе я получаю деньги за то, что мою посуду. И все…
— А просить, значит, никого ни о чем не будешь. Гордая, значит.
— Ну почему сразу гордая? — пожала плечами Василиса и поморщилась — не нравился ей этот разговор, и Марина ей эта не нравилась, и чаепитие это дурацкое тоже не нравилось. — По-моему, это не гордость вовсе, а обыкновенный порядок вещей. Зачем же просить, если другой выход можно найти?
