Чудеса не случились. Бабушка была права. Появились какие-то трудности. Не так-то просто было признать меня родственницей и дать настоящую фамилию, хотя генетическая экспертиза подтвердила: мы родные с Владом. Но… постепенно всё съехало на невидимых глазу тормозах.
Нет, он нас не бросил. Приезжал, появлялся. Давал деньги. Продолжал баловать меня. Исчезал надолго со временем, но неизменно возвращался. Правда, постепенно в нём стало меньше лёгкости, задора, а радужные перспективы и речи постепенно обмельчали, сошли на «нет».
Ни я, ни бабушка никогда и ни в чём его не упрекали. Мне достаточно было того, что он есть в моей жизни. Бабушке хватало того, что никто больше не пытался выдернуть нас из привычного окружения.
– Это жизнь, Ника, – вела она изредка неспешные беседы. – Не стоит огорчаться. Может, даже хорошо, что так складывается. Ему проще, нам меньше внимания. Я бы не хотела, чтобы тебя сожрали. Там, где замешаны большие деньги, всегда непросто. Иначе твой бы отец растил бы тебя сам, а не остался там, где его держали отнюдь не чувства.
Влад был первым, кто вложил в мою детскую руку оружие. Мне было десять. Тогда я воспринимала всё, как игру. Несерьёзно. Просто азарт. Желание быть к нему ближе. Понимать, чем он живёт.
– Научишься стрелять, Ника, будешь самым метким стрелком, – горели азартом его глаза. – Это драйв. Удовольствие. Адреналин. Я сам научу тебя всему, что умею. И однажды ты станешь моей правой рукой, правда?
Я не хотела быть ни рукой, ни ногой. Я хотела быть ему сестрой, как и раньше. Может, поэтому шла за ним, как привязанная. Слушала, внимала, верила безгранично. Всему, что он рассказывал или чем делился.
Незадолго до смерти он приезжал к нам какой-то вымученно-потухший. Ранние морщины, скорбно сжатый рот. Воспалённые от недосыпа глаза. Странно было видеть Влада таким. Он словно постарел. А ему было всего двадцать семь. В те дни я впервые рассмотрела седину у него на висках. Несколько серебристых волосков. Но они были и никак не вязались с моим никогда не унывающим ранее братом.
Мы проводили много времени вместе. Удирали от бабы Поли. Он увозил меня подальше, в лес, где учил стрелять и вёл какие-то странные, рваные и полные недомолвок беседы. Тогда-то я впервые и услышала это имя – Стефан Нейман.
Глава 27
– У тебя есть друзья, Ника? – Влад сидит на пожухлой траве и смотрит на меня снизу вверх. Задумчивый, жмурится от неяркого солнца, что путается в его тёмных волосах и ложится на лицо кривыми полосами.
Я пожимаю плечами. Сложный вопрос.
– Я не очень общительная, – говорю неохотно.
Признаваться брату в собственной неидеальности – тяжело. Он как-то не особо интересовался моим внутренним миром. Больше обращал внимание на поверхностные факты. Подчёркивал мою красоту. Спрашивал, как учусь. Выпытывал у бабушки Поли, как я себя веду, не балуюсь ли.
Мои мысли, переживания как-то проходили мимо его заботы обо мне. Нет, он расспрашивал. Но больше заботили старшего брата мои успехи или поражения. А когда он заговорил о сложных для меня вещах, я почувствовала себя словно голой.
Непривычно. Это не то, чем бы я хотела делиться с братом и показывать собственные изъяны.
– Это не плохо, Ника. Это идеально, когда ты не доступен для других. Когда никто не знает твоих мыслей и планов. Не позволяй никому влезать слишком глубоко, иначе потом придётся отдирать с кровью и болью. Но даже не это самое страшное. Разочаровываться – больнее. Понимать, что ты для человека никто – тяжелее во сто крат.
Я никогда не видела Влада таким. Дышал тяжело. Испарина на лбу, виски мокрые. Мне даже показалось тогда: он болен. Причём это не простуда, а что-то страшное, неизлечимое. Он меня пугал.
– У меня был друг, – прорвало его на откровенность. – Запомни это имя, Ника: Стефан Нейман. Далеко пойдёт. Многого достигнет. Жаль только: сволочь редкостная. Но такая, которой можно и восхищаться и ненавидеть одновременно. Стефан. Нейман. Великолепный ублюдок. Редкостная тварь. Беспринципный убийца всего, что мешает ему двигаться вверх. По трупам пойдёт, но не свернёт. Стефан. Нейман. Запомнила, Ника?
Я не подталкивала его. Молчала. А Влад то ли бредил, то ли тосковал. Было в его глазах что-то отчаянно-обречённое.
Я запомнила это имя, потому что все оставшиеся встречи Влад только и делал, что говорил о нём. Ничего конкретного, но с неизменной болезненной яростью.
В день, когда мы виделись предпоследний раз, Влад взял с меня слово.
– Пообещай, Ника, – заглядывал он мне в глаза, гипнотизируя, подавляя своей энергетикой и волей. – Пообещай, что если вдруг меня не станет, ты отомстишь. Ты ведь отомстишь за брата, Ника? Поставишь Неймана на колени? Припомнишь ему всё? Даже нет. Не нужно. Просто отомсти. Пообещай!
– Обещаю, – голос мой сорвался, прозвучал слишком испуганно и тонко, как у смертельно раненого крысёныша. – Не надо, Влад, пожалуйста!
Он тут же обнял меня за плечи, притянул к себе, прижал к груди, погладил по голове.
– Ну-ну, прости, прости меня, малыш. Не надо. Ничего со мной не случится, слышишь? Всё можно пережить. Предательство – в том числе. Никто ещё от этого не умирал, выживу и я. Всё будет хорошо. Перестань, прошу.
Он гладил и успокаивал, а я плакала и не могла успокоиться, всю рубашку ему слезами вымочила.
– Всё хорошо, тише. Тише, Ника, – в его объятиях становилось тепло и надёжно. Как когда-то. И мне хотелось верить: всё наладится.
Больше Влад о Неймане не говорил, даже повеселел. Шутил, улыбался. В тот день и в самую нашу последнюю встречу.
Помнится, я всё ждала, что он снова будет страдать, а не случилось. В ту последнюю встречу мы не поехали стрелять, не оставались долго наедине. Влад будто переломил что-то. Был таким, как прежде, и я расслабилась. Позволила себе думать, что какие-то крутые повороты в его жизни, страдания от предательства друга остались позади.
О том, что Влада не стало, мы с бабушкой узнали не сразу, но быстро: даже в такой глуши, как наша, был интернет, а я к тому времени научилась следить за жизнью брата издалека.
Да, он не был видным политическим деятелем, великим бизнесменом или человеком, за которым пристально следили СМИ. Но то, что о нём появлялись всё же какие-то материалы, говорило о многом.
Влад Астафьев погиб в автокатастрофе, как и его отец. Тогда я впервые увидела его мать – всю в чёрном, с глазами-провалами, в которых жила сама Смерть. Много фотографий. С места происшествий. Версии о заказном убийстве. О трагической гибели в «расцвете лет».
Резонанс. Шумиха. Нечто, всколыхнувшее тёмные воды бездонного болота. В тот день я впервые вбила в поисковик ненавистное имя – Стефан Нейман. Впервые увидела его лицо, чтобы понять: он мой враг. Человек, который сломал хрупкий мостик, что соединял меня с Владом Астафьевым, моим страшим братом по отцу.
Но не это заставило меня снова взяться за оружие. Тогда… я скорбела и вылила бочку слёз, не понимая, как же так и почему это произошло именно с ним, с моим братом.
Может, со временем боль бы притупилась и я снова привыкла бы жить, как и раньше – без улыбки Влада, его голоса, подарков, редких, но таких ценных приездов. Но его мир не хотел нас отпускать просто так.
Первый раз, когда меня чуть не сбила машина почти у самой школы, я сочла это случайностью. Позже, когда я увидела незнакомых людей в нашем дворе, что-то нехорошее сдавило сердце и уже не отпускало.
Мы всё же переехали. Но не потому, что так хотел Влад, а вынужденно. Убегали в спешке, бросив насиженное место, родной городишко, привычную и знакомую квартиру.
Со сборами нам помогал светловолосый бог – гибкий юноша, чем-то напоминающий Влада. Может, улыбкой, а может, лёгкостью, что сквозила в каждом его жесте и взгляде. Он словно играл по одному ему известным нотам.
Не знаю, почему бабушка ему поверила. Но мы скрылись. Исчезли. Снова получили деньги и заверение в том, что «своих не бросают».
