А почему?
Потому что он наконец это сделал.
Вот, что осознаю я. Оно как падение. С огромнейшей высоты. Вокруг будто взрывается мир. Рушатся небеса. А я даже сдвинуться не могу, чтобы сбежать от этого краха и хаоса. Лишь глупо качаю головой, словно это как-то поможет.
— Ты не мог, — тихо шепчу я.
Егор на секунду отводит глаза, смотрит куда-то в сторону, будто собирается с мыслями. Я даже могу услышать, как он тяжело сглатывает, словно мы в полнейшей тишине, где не скрыть ни единого шороха.
— Мог, Лина, и сделал.
Нет. Трясу головой интенсивней. Я не собираюсь принимать его слова. Возможно я слишком рано списала его со счетов, и он по-прежнему надо мной просто издевается.
Я тут же направляюсь к ванной комнате. Мозг понимает, что это было бы совсем странно, если бы Егор находился здесь, когда маму мыла сделка. Но что может мозг против чувств и эмоций? Влетаю в дверь, даже не думая придерживаться каких-то рамок приличия, но в ванной ожидает полнейшая тьма. Ни баночек с мыльными принадлежностями, ни каких-либо других маминых вещей не нахожу, когда включаю свет. Полки абсолютно пустые.
Не мешкая, бегу к шкафу, распахивая все ящики, что попадаются на глаза, но в каждом из них ситуация повторяется.
Я тупо смотрю на пустые полки.
— Это бесполезно, Лина, — вновь за спиной звучит холодный безучастный голос Кайманова, — могу облегчить задачу и сразу сказать — тумбочки тоже пусты. Может не будем попусту тратить время?
Попусту?
Я резко оборачиваюсь на него.
Что он несёт? Какое, к черту, время?
— Где она, Егор! — повторяю, почти срываясь на крик.
Мой разум застилает невиданная ярость. Не контролирую ни голос, ни свои действия. Просто хочу получить одно — ответ, и мне без разницы, что для этого нужно сделать.
Правда, если бы знала, какой… Возможно была бы лучше к нему готова.
— Ну точно не в могиле, если ты…
— Сволочь! — кричу, сама не понимая, когда оказываюсь возле него.
Одна красная пелена перед глазами. И неожиданно в руках оказывается что-то тяжёлое.
— Какой же ты конченный гад, Кайманов!
Я замахиваюсь, сама не зная, чем, лишь вижу ободок тяжёлой, деревянной рамки уже тогда, когда она оказывается в воздухе.
Между нами. А передо мной он — мой самый жуткий кошмар — во весь рост, с глазами дикими и зверскими. Одной рукой сжимает в тиски моё запястье с орудием, которым, вероятнее всего, собиралась разбить ему голову, пальцами второй сжимая моё лицо и заставляя смотреть на него снизу вверх. Приближается ко мне почти вплотную, чтобы мои глаза видели только его.
— Ну уж точно лучше тебя, не так ли, птичка? — цедит слова сквозь сжатые зубы.
Невероятно зло и грубо, что на мгновение поражает меня. Даже пугает, потому что, каким бы ко мне ни был Егор, но точно не агрессивным.
Сейчас же… он хочет раздавить меня. Не только взглядом или словами. Такое ощущение, что он может похоронить меня прямо здесь. Но я держусь, хотя надо бы прямо сейчас пытаться выбраться из его мёртвой хватки и бежать со всех ног.
Вот только бежать больше некуда. Кайманов лишил меня всего. И последнее не даёт сломаться, питая силами, чтобы смотреть без страха в эти пугающие, как смертный приговор, глаза, пытаясь попутно выбраться из его хватки, пока он продолжает цедить слова, будто вбивая каждым в мои конечности гвоздь.
— Я не отправил твою мать вслед за моей, хотя меня вряд ли бы что-то могло остановить, а всего лишь отправил туда, где ей самое… Аа, с. ка!
Я кусаю Егора. Сама не понимаю, как это выходит. Срабатывает какой-то инстинкт. Не могу больше его слушать, не могу больше стоять настолько близко, не могу больше и секунды выносить этого бреда сумасшедшего, который походу съехал с катушек. Мне хватает одного признания, что он мог убить мою мать. Дальше — чистый инстинкт самосохранения, приказывающий выбраться из его рук.
Рамка падает на пол, разбиваясь, прямо между мной и им. Расстояния метр, но мне его хватает, чтобы вновь осмелеть и самой вместе с ним съехать с катушек.
— Ненавижу! — кричу во весь голос. Который даже не мой — чужой, дикий, раздирающий горло. Но что-то определённо меняющий, потому что Егора глаза больше не сверкают диким безумием, смотрят зло, но его как будто хорошенько встряхнули. Держит себя в руках, но уничтожать своим гневным взглядом не прекращает.
Он меня! Как будто имеет на это какое-то право! Словно это я разрушила его жизнь, а не наоборот. И этого я ненавижу его ещё больше.
— Ненавижу тебя! — не устаю повторять ему. — Ненавижу! Каждый день! Каждой частичкой себя! Я ненавижу, что мне приходится тебя каждый день видеть! Ненавижу, что каждый день приходится напоминать себе, что из-за меня ты лишился возможности драться на ринге! Ненавижу, что должна тебе! Ненавижу, что любила тебя! Ненавижу, что поддалась тебе и переспала с тобой в тот гребанный день, когда думала, что для тебя это что-то значит! Но в особенности я ненавижу себя за то, что не могла тебя так сильно ненавидеть, как ты заслуживаешь этого по-настоящему!
Я отступаю назад, тяжело дыша, словно сильно долго долго бежала и наконец достигла долгожданного финиша. С меня будто сваливается целая вселенная, что воздуха в лёких становится слишком много. Меня трясёт, но лихорадка какая-то даже приятная, эмоции оживают, бьются в каждой клеточки тела, будто были заперты очень очень долго где-то внутри меня. Не жила, существовала, теперь же… я будто снова дышу. И это так приятно, что я решаю не останавливаться, хотя взгляд Егора какой-то совсем настораживающий. Притихший. Будто теперь на его плечах лежит эта вселенная, и он никак не поймёт, что же с ней делать. А я не собираюсь упрощать ему задачу, желая напротив потопить его во всей моей боли, с которой жила. С каждым словом, что мечтала сказать ему каждый день, но боялась уничтожить все окончательно, так как до последнего не покидала надежда, что Егор вновь станет собой. Не станет. А даже если станет, то мне будет глубоко без разницы, как станет относится ко мне. Я говорю ему то, что так мечтала сказать весь последний год:
— Лучше бы ты умер тогда, Кай, — шиплю со всем ядом ненависти, что накопила за всё это время. Вижу, как в глазах Егора на миг появляется непонимание. Хмурая складка бороздит лоб. Но я не собираюсь ждать, когда он созреет и вспомнит этот момент, продолжая говорить чистую правду. — Я помню, как за тебя в тот день испугалась. Тот парень из ниоткуда достал нож, а у меня будто вся жизнь перестала иметь смысл, когда только представила, что он тебя просто ранит. Я так испугалась, что даже не помню, как ты уложил его в нокаут, до последнего не могла поверить, что ты жив и с тобой всё хорошо. Так сильно испугалась, что тут же сбежала, потому что не могла больше и секунды смотреть на тебя в том грёбанном ринге, который чуть тебя не убил. А после шла домой и думала, что никогда больше не хочу испытать этого ощущения, а значит сделаю все, чтобы ты больше никогда так не огорчался… — выдаю я, но на последнем мой голос ломается.
Те чувства до сих пор сильны, их единственных я не смогла похоронить под всей этой толщей наигранной непоколебимости и твердокожести. Даже грудь стягивает спазмом, что едва не срывается всхлип, но тут же беру себя в руки. Это глубоко в прошлом, больше нет того парня, за которого так сильно боялась. И уже собираюсь продолжить, как об этом сейчас жалею, но Егор внезапно меня перебивает.
— Откуда ты знаешь про тот случай? — требует он как-то слишком серьёзно, будто бы я совершила что-то ужасное.
Хотя его глаза…
Ох, кажется я слишком много пропустила, потому что совсем не заметила того момента, когда с Егором произошли такие изменения. Это даже жалким подобием злости назвать нельзя. Он смотрит на меня так, будто от меня зависит его жизнь. Я даже дар речи на секунду теряю, совсем не помня, что он спросил.
— Лина, ответь! Откуда ты знаешь про того парня?
— Я… я… — что за чушь? Егор начинает приближаться, но я резко отступаю назад, приходя в себя и наконец отыскивая голос. — Какое это имеет значение?
