рук.
— Проходи, Вет, — радушно командует Ванька, подталкивая ее, все еще порядком обескураженную и потерянную, в здоровенную кухню-гостиную, которой и начинается его берлога.
И, без перехода, не давая мне моргнуть даже, по-собственнически обхватывает за тонкую гибкую талию!
Я смотрю, как его лапа лежит на мокром шелке, замечаю, как вздрагивает Ветка при первом касании, и в глазах темнеет от ярости и ревности.
Сжимаю губы, изо всех сил пытаясь сдерживаться, потому что предъявлять что-то Ваньке сейчас, после всего, что мы совсем недавно делали с нашей подругой, и, что характерно, не сговариваясь, просто по наитию действуя так, как нужно, как правильно… Это будет вообще смешно. И глупо.
И потому я просто прохожу следом, сверля взглядом тонкую фигурку в мокром, облепившем ее полностью платье, ничего не скрывающем, вообще.
У нее там нет белья. И стоит Ваньке чуть-чуть сдвинуть лапу ниже и нырнуть под подол…
Сглатываю, в голове рвутся бомбы ревности и похоти.
Разве можно так, разве так бывает, чтоб одновременно два взаимоисключающих чувства?
Я ее хочу, дико хочу только себе, в единоличное пользование, мне даже смотреть больно на Ванькину руку на ней… И в то же время, сносит бешеным желанием и предвкушением острого, как боль в открытой ране, кайфа, стоит только вспомнить… Только представить… И Ванькины руки на белой коже Ветки в этих представлениях — полноправные участники. И он сам — не третий лишний.
Бред, извращение какое-то…
А самый главный прикол в том, что такая хрень у меня только с Веткой. И у Ваньки тоже, я точно знаю.
Тогда, пять лет назад, так и не выяснив, куда именно исчезла наша подруга, не догнав ее по пути следования поезда и потеряв в многомиллионной Москве, мы с горя пустились творить всякую хуйню.
Жизнь просто как-то в один момент потеряла все краски, и мы пытались их найти опять.
И один раз после какой-то очередной пьянки, в итоге, опять оказались с одной девчонкой в постели. И… И нихера.
Девочка была готова, она трогала нас одновременно и очень даже профессионально, хотела, а мы…
Я лично не испытывал нихера, кроме брезгливости. Не мог представить, что сейчас буду ее целовать… После Ваньки. И трахать. Мутило до тошноты, ее руки на члене казались мерзкими, ничего не приносило удовольствия.
Я выдохнул тогда, глянул на облизывающую губы девку у наших ног, а потом словил взгляд Ваньки… И отражение своих эмоций в нем. Брезгливость и удивление тому, чего это мы тут делаем. Чего творим.
Короче, мы просто свалили оттуда, так и не взяв предлагаемое с таким усердием, и до утра методично нажирались в ближайшем клоповнике, мечтая тупо забыть о том, что было только что.
И не вспоминать то, что было у нас с Веткой.
И думать, почему ситуации одинаковые, а вот реакции разные.
Мы не разговаривали об этом, вообще, словно эта табуированная тема могла что-то натворить с нами, разрушить то немногое, что осталось…
— Пить хочешь, Вет? — Ванька усаживает Ветку на кресло-мешок, идет в кухонную зону, что-то там хозяйничает.
А я сажусь прямо на пол, на пушистый ковер, за который Ванька, помнится, в Турции отвалил дикие бабки, прямо перед грушей с устроившейся на ней Веткой.
У нее маленькие ступни с мелкими речными песчинками, уже подсохшими и золотистыми.
Пальчики залипательные, колечко на среднем… И цепочка белого металла на щиколотке…
Не могу удержаться, тянусь и беру ступню в ладонь. Начинаю бережно стряхивать золотистый песок с нежной кожи. Каждое прикосновение — открытая рана кайфа… Невозможно тормознуть…
Она подрагивает всякий раз, когда я слишком сильно нажимаю… И замирает, когда веду пальцами выше, по гладкой лодыжке к круглой коленке…
Ванька что-то там бормочет на кухне, звенит посудой, а я… Я дурной. Я схожу с ума.
Наклоняюсь и целую белую, нежную коленку.
Ветка слабо охает, вздрагивает, ладонь бессильно падает на макушку, словно оттолкнуть хочет и не может.
И меня сносит от ее реакции, такой чистой, такой естественной…
Хочу еще! Как наркоман, слишком долго бывший в завязке, не могу удержаться от соблазна.
Это слишком для меня, просто слишком все!
Весь этот день был одним сплошным безумием, отвалом башки полным!
Мы узнали о том, что Ветка в городе, только сегодня с утра, и с той самой минуты я не чувствую себя человеком.
Мы с Ванькой на пару превратились в двух диких волков, неистово и неотвратимо идущих по следу добычи.
Мы с ним отзеркалили друг друга, и я в очередной раз поражаюсь, насколько наша реакция на Ветку одинаковая.
Кабан говорил, что мы — полные противоположности и тем ценны. Дополняем друг друга, уравновешиваем.
Бешеный, веселый, опасный в своей распиздяйской лихости Ванька и смурной, молчаливый, по сто раз все взвешивающий я.
Он выделяет нас не просто так. Мы эффективны вместе именно потому, что очень разные.
Но он не знает, что есть одна вещь, от которой нам с Ванькой одинаково срывает башню. Один человек. Одна.
Ветка сидит, неловко пытаясь меня оттолкнуть, что-то, кажется, шепчет, но я не слышу больше.
Задумчиво облизываю губы, с восторгом хищника ощущая на них вкус ее кожи, и продолжаю целовать, скольжу раскрытым ртом по шелковистой гладкости, подрагивающей от моих прикосновений, выше и выше, чувствуя, как пальцы Ветки уже перестают отталкивать и вцепляются в волосы, ногти проезжаются по голове, притягивая ближе, словно принуждая продолжать.
Распахиваю не сопротивляющиеся бедра и жадно вдыхаю ее запах, самый лучший запах на свете: моей женщины. Нашей женщины. Нашей…
Ладони под ягодицы и, словно на блюде поданный десерт, она все ближе и ближе ко мне.
Уверен, что выгляжу в этот момент диким маньячиллой, зверюгой, дорвавшимся до крови.
Но плевать. На все плевать.
И на мат Ваньки, наконец-то обернувшегося от кухни и заценившего открывшуюся картину, тоже плевать…
Горю. Горю и не сгораю.
Вот просто уголь, просто тлен.
Но в тот же миг тебя сжираю
губами, взглядом, гулом вен.
Горю. Горю и только ветер
разносит пыль у твоих ног.
Но пальцы путь привычный метят,
смыкая прошлое в замок.
Горю. Но знаешь, мне не легче
