направо-налево. А женщины — сплошь проститутки и стервы.
— Привет, — говорю, продолжая смотреть.
— Диана звонила, просила Ipad, — произносит спокойно.
Мычу равнодушно:
— И что ты ответил?
Про себя думаю: «Скорее всего уже обещал подарить». В последний раз, когда она попросила смартфон самой новой модели, он безотказно купил. Хотя я запретила! Разве это нормально, что дочь ходит в школу с такой «безделушкой»? Разобьёт, украдут.
Да и, в принципе! Зачем прививать ей такую зависимость? Встречают людей по-одёжке, понятно! Но если она выбирает друзей по модели смартфона, то это уже беспредел.
— Сказал, что его нужно ещё заслужить, — отвечает Илья.
Я скрываю своё удивление. Надо же! На него не похоже.
Киваю:
— Всё верно.
Он уходит наверх. И отсутствует долго. Я в это время решаю устроить релакс. Достаю крем для ног и носочки, специальные, с силиконовой вставкой внутри. Тщательно мажу уставшие ножки, вдыхая приятный, едва уловимый аромат горных трав.
Надеваю носки и продолжаю смотреть, как в телевизоре стерва в обличье Кэрри Бредшоу даёт отворот-поворот одному из своих кавалеров. Странный сериал! В самом деле. Ведь счастливых там нет. Все кого-то любили и бросили, и остались ни с чем.
Я убавляю громкость во время рекламы. И слышу шаги. Самойлов по лестнице что-то несёт. Чемодан? Вижу его, когда он встаёт на пороге гостиной.
— Мне нужно отъехать на пару дней, — произносит так, будто отпрашивается.
— Езжай, — пожимаю плечами.
Он копошится в прихожей. Но я не могу усидеть! Сунув ноги в носочках в домашние тапки, иду «провожать» своего благоверного. Пожелать ему счастья, здоровых детишек, любви…
Он налегке. С маленьким чемоданом. Джинсы прямые, футболка с каким-то дурацким рисунком для пацанов. Нарядился, надеясь скостить себе возраст? Да только седины видны! Тогда бы уж покрасился, сходил к косметологу. Сделал укольчики от морщин.
— Это все твои вещи? — говорю удивлённо. Стою, сложив руки и опираясь плечом о косяк.
Он кивает, шнурует кроссовки. Кроссовки! О, Боже! Самойлов, ты б ещё кеды купил.
— Я ж говорю, ненадолго, — бросает мне, лишь бы отстала.
Но я говорю:
— А когда насовсем?
Встаёт, поправляет футболку. Волосы странно торчат. Он их специально взъерошил, чтобы сойти за подростка. Такой переразвитый мальчик, годков сорок пять!
— Настя, — вздыхает, — Это пока ещё мой дом.
— Твой? — повторяю я эхом.
Как же мне хочется влезть в его голову. Чтобы понять, как это всё умещается в ней? Наверняка, там бардак! Такой же, как и в его гостевой.
— Наш, — отвечает серьёзно.
Я поражённая этим вздыхаю:
— Даже так?
Он игнорирует мой вдохновляющий жест.
— Не боишься, что я поменяю замок? — говорю, изучая свои ноготки тёмно-вишнёвого цвета. Всегда избегала подобных расцветок, и вот…
Не вижу, но слышу, как напряжённо пыхтит мой супруг.
— Не боюсь, — отвечает бесстрашно.
Согласно киваю:
— Ну да, ты же у нас не из пугливых! — слово «нас» в данной фразе означает не нас с детьми, а нас его пассией. Мы же теперь равноценные части мозаики?
Он проводит языком по губе, кусает её а затем выдаёт мне причину отъезда:
— Я улажу дела и вернусь.
— Деловой, — говорю, оттопырив губу.
Он, учуяв иронию в голосе, вдруг восклицает:
— Насть, а что ты хочешь услышать?
Странный вопрос. Наверно: «Прости, я так больше не буду?». Думаю пару секунд, а потом отвечаю:
— Да, уж лучше молчи.
Самойлова это устраивает. Он берёт чемодан и толкает входную…
— Пока, — слышу я.
— Снежной бабе привет! — говорю напоследок, и ползу в своих тапках-носках на диван.
Убираю звук. Так ещё хуже! Сижу. Затем принимаюсь искать музыкальный канал. Слышу, как отъезжает машины. И прибавляю громкость, узнав подходящий моей уязвлённой душе «Грустный дэнс».
«Все лица мужского пола, не сводят глаз с танцпола.
А я там гордо танцую одна.
Играя на грани фола, ты сделал больно мне снова.
Я знаю, что виновата сама.
Мне сводит душу и тело, так сильно тобой заболела.
И вот температурю опять.
Звучат минорные треки на этой дискотеке.
Я начинаю тебя забывать».
На припеве, не в силах продавливать чёртов диван, я снимаю носочки. Встаю на ковёр. Халат тоже лишний! И я, его сбросив, остаюсь в одном нижнем белье. Точнее, в трусах с нарисованной пчёлкой и в майке.
— Тот кто был мне необходим! Слишком чужой, что бы быть родным! — кричу во весь голос слова, так похожие на то, что я чувствую в данный момент.
Как же больно мне думать, что он едет к ней! Почему? Почему мне так больно?
Танцы меня распаляют, ко лбу прилипают волнистые пряди волос. Я выдыхаю. Тело требует большего! Чего бы ещё захотеть?
Вбегаю на кухню. Смотрю. В холодильнике нет ничего из такого, что бы я съела сейчас. Очень вредного, жирного! Есть только сыр. Решаю не резать, а грызть.
Достаю из буфета бутылку Самойловской водки. Точнее, канадского рома. Какой-то партнёр подарил. Он не вскрывал её даже. И пробка закручена намертво. Надрезаю, верчу и роняю, пролив пару капель на кухонный пол.
Жидкость горчит, но приятно дурманит и греет меня изнутри. В полутьме изучаю название. Ром. Тут же всплывает туманным пятном эпизод…
Он готовит ром с колой! Коктейль на двоих. Сам же пьёт «голый» ром. Говорит мне, что кола — для девочек. Самойлов всегда разделяет спиртное на «мужское» и «женское». И всегда говорит, что для женщины пить из горла — моветон.
«Моралист хренов!», — думаю я, и выпиваю ещё пару горячих глотков из горла. Затем оставляю бутылку. Грызу сыр и смотрю на посуду, которую он не помыл. Конечно! Зачем ему мыть, если дома прислуга? Вынимаю тарелку из раковины. И, взвесив в руках, запускаю её прямо в стену.
Зажимаю ладонями уши и морщусь. Подхожу, оценив результат. Иду осторожно, чтобы себя не поранить. Теперь моя цель — кабинет! Там я, уже захмелевшая, слыша внутри себя ритм, принимаюсь обследовать «вражеский тыл».
Снизу несётся опять что-то грустное. И я вспоминаю, как он обустраивал кабинет. Как первое время я притворялась его секретаршей. Приносила ему на подносе кофейную чашку. Халатик на мне был из шёлка, а под ним — ничего. И он, усадив меня перед собой, брался за поясок…
Злость бушует внутри! Руки чешутся что-то разбить. Представляю себе, как Самойлов вернётся домой. Обнаружит погром. И немедленно съедет? А, может быть, сдаст меня в дурку! И присвоит детей.
Боже! Я сползаю на пол по стене. На полу сидеть холодно. Но я не хочу подниматься. Я жить не хочу! Можно звякнуть подруге. Узнав, она тут же примчится, и вставит на место мозги.
«Мне так
