ужином не выйдет, Ефрем Харитоныч. Планы. Не буду злоупотреблять вашим временем.
– Ну, тогда до встречи? – круто изгибает бровь.
– Конечно. Спасибо за возможность выступить.
– Взаимно.
Уходя, Глухов думает о том, кем Меринову приходится незнакомка. Нет, он не почувствовал в ней угрозы, но сейчас любая переменная может перевернуть расклад с ног на голову. Поэтому по возвращении домой он связывается с куратором и просит ее проверить. Одним человеком больше, одним меньше, подумаешь.
Потом звонит еще и Елене. Та, кажется, навеселе.
– Гер, тут такой прием организаторы устроили! Ты бы видел… У меня была партия…
Бла-бла-бла. Он это тысячу раз слышал. Ничего нового. Интересно только, как алкоголь сочетается с приемом витаминов и подготовкой к беременности. Можно, конечно, спросить. Но Глухов не хочет примерять на себя роль душнилы. Елена в том возрасте, когда сама должна понимать, что да как, она не ребенок, чтобы ее воспитывать.
Герман откидывается в кресле и устало прикрывает глаза.
Дети… Так ли он готов стать отцом, как думает? Или в нем тупо проснулась эгоистичная потребность продолжить свой род? Поймав себя на этой мысли, Глухов растягивает губы в улыбке. Потому что… Ну какой там род, Господи? Если он детдомовский.
Герман проверяет почту. За пять минут в нее никаких новых писем не поступило. Скорее бы пришли результаты! Если Имана действительно его дочь… Так и не сформулировав окончание всплывшего в голове вопроса, Глухов резко встает и выходит прочь из кабинета.
Он устал. Он хочет смыть с себя этот день. Да и побриться надо, ведь завтра утром будет совершенно некогда. Они улетают в дальние поселения и вернутся хорошо если к ночи.
Когда Герман выходит из ванной, на телефоне несколько пропущенных. Номер в его телефонную книгу не вбит. Но знаком. Губер! Сейчас начнет рассказывать, как он обеспокоен случившимся покушением. А Глухову придется делать вид, что он ему верит. На хер… Прямо сейчас ему не хочется в это играть. Он прячет телефон в карман штанов от пижамы и идет в кухню. Оттуда доносятся голоса. В этом нет ничего удивительного. В доме Германа всегда кто-то есть. Домработница и как минимум пара человек из охраны. Сегодня смена Иманы.
– Добрый вечер, – вытягивается та как солдат.
– Привет.
Герман открывает холодильник, достает молоко, бананы.
– Будешь протеиновый коктейль?
– Нет, спасибо.
– Тебе не мешает нарастить мяска.
– Меня устраивает мой вес. Я знаю, как с ним обращаться.
Глухов почему-то улыбается. Засыпает ингредиенты в чашу блендера и жмет на пуск. Тишина взрывается. Вжу-у-у-ух.
– Подай стаканы, пожалуйста.
Имана берет один.
– Себе тоже возьми. Меня учили делиться.
– В детском доме?
Глухов вскидывается. И, сощурившись, сканирует девчонку.
– Надо было сделать вид, что я ничего не знаю, да? – как-то грустно вздыхает та.
– Предполагалось, что это закрытая информация, – иронизирует Герман.
– Не для деда.
– Когда он тебе обо мне рассказал?
– Перед смертью.
Что это было неспроста, у Германа нет сомнений. Вопрос – какие цели Алтанай преследовал. То, что у него нет ни одной идеи – не на шутку нервирует. Глухов не привык чувствовать себя пешкой в чужой игре.
Имана все же приносит два стакана. Скосив на нее взгляд, Герман разливает коктейль.
– А почему он так долго молчал? Не сказал?
Имана настороженно пробует его зелье, отчего над верхней губой образуются молочные усы, которые она по-детски слизывает языком. На фоне белой кожи ее губы кажутся необычно яркими. Она не альбиноска, но какой-то сбой в генах у нее явно имеется. Глухов никогда до этого не видел таких белоснежных волос. А ведь как минимум на четверть Имана – азиатка.
– Ты точно дочь Дарины?
Он не посчитал нужным проверить. Для него их бой был самой лучшей метрикой. Так что его вопрос сейчас – даже и не вопрос как будто. Уж точно он не ждет на него ответа. Однако Имане удается его удивить. Отставив стакан, она лезет в карман, достает телефон, что-то там шерит и, наконец, протягивает ему.
На фото старого снимка совершенно точно Дарина. И она… Имана. Смешная. В сползших гольфах из разных комплектов и хвостом, забавно съехавшим на бок. Он залипает на лицах. Уже далеко не таком привлекательном, как ему запомнилось, Дарины. И совсем не по-детски серьезном лице Иманы. И только потом замечает фон. Древний диван, несвежее даже на вид белье и облезшие стены.
Это вдруг будит в нем неконтролируемую вспышку ярости. Он с грохотом ставит стакан на столешницу, откладывает телефон и опускает голову, чтобы эта его эмоция никак не задела Иману. Глухов не видит, не понимает, что уже поздно. Она всем телом вздрагивает. Будто эти самые его эмоции проходятся по ее венам током.
– Я не помню этого. Все нормально.
– Нормально?! – оборачивается Герман. – Если бы твой дед был жив, я бы ему шею свернул!
– Не вышло бы, – улыбается.
– Черт. Как он мог не знать, что происходит?! Как мог это, – Глухов кивает на злосчастный телефон, – допустить?!
Имана не отвечает. Ну конечно! – думает Герман. – Небось, будет до последнего защищать деда. И злится, так злится…
– Пойдемте, – бросает она, неожиданно срываясь с места.
– Куда? – тупит Глухов.
– В спортзал. Вам нужно сбросить пар. Негативные эмоции лучше в себе не держать. Это чревато болезнями.
Она не могла удивить его больше, даже если бы предложила отправиться в кругосветное путешествие. Но, прислушавшись к себе, Герман вдруг отчетливо понимает, что это действительно то, что ему нужно. Они проходят в зал. Глухов только теперь, глядя на свое отражение в огромном зеркале, понимает, что все это время расхаживал перед девчонкой с голой грудью. И даже немного смущается. Так же нельзя? Что там говорит семейный этикет на такой случай? Он не в курсе.
– Садитесь. Сначала успокоим дыхание. Помните, как нужно дышать?
– Ты мне хочешь устроить практику?
Имана только пожимает плечами и демонстративно оседает на разложенный на полу коврик для йоги. Музыку она не включает. Ведет его голосом по старинке, как в свое время Алтанай. И голос ее звучит совсем не так, как Герман помнит. В нем появляются новые завораживающие ноты. Вслушиваясь в них, Глухов полностью теряет ощущение времени и связь с реальностью. Ему никогда не удавалось добиться такого эффекта, когда он медитировал сам. Все что-то отвлекало. А
