в исполнении Мальвины нервировали гораздо больше, чем вкус сосисок. Сосиски с гарниром, которые я упорно перетирала зубами, казались травой под радостные трели девушки с голубыми волосами.
— Да, капуста подешевела, — поддакнула Вика, — я детям часто такой салат делаю. В нём много витаминов.
— Чудесные витаминчики! — подтвердила Ира.
На небольшом столике со щелчком отключился электрический чайник. Нина встала, направилась за ним.
— Чай, кофе, — пропела она, ставя чайник на стол. — Там тостер есть и хлеб рядом, кто хочет поджарить?
— Оладьи вкуснее, — резонно заметила Софа.
В центр стола приземлилась шоколадка «Алёнка». Я оторвала взгляд от тарелки, поглядев на довольное лицо Ирочки.
— Угощайтесь!
— Презент от Акулы?
Ирочкин игривый взгляд резко сменил вектор дружелюбности.
— Не Акулы, а Ромы.
— И когда это он стал Ромой?
Наколов на вилку целую сосиску, я демонстративно поводила ею из стороны в сторону.
— Ну, вот, познакомились сегодня.
— Ты же сама говорила, что боишься его?
— Просто сначала он меня напугал.
— Он что, пластику сделал?
— Он нормальный…, — голос Иры приобрёл жёсткость.
Вот как она, оказывается, может.
— Софье не он по лицу двинул?
— Блин, случайно, на нервах.
В груди закипело словно в электрочайнике. Даже зашумело в ушах. Злость поднялась изнутри и лопнула на языке, выдав температуру в сто градусов.
— Ты дура?
За столом стихли разговоры. Кто-то по инерции жевал. Лиза покрылась пунцовыми пятнами, пытаясь что-то промямлить. Ей стыдно за меня? А мне что до этого?
— Я двум мужикам понравилась, а на тебя никто не взглянул.
— Предлагаешь опять тебя из кустов вытаскивать? Шея уже перестала болеть?
— Пошла ты, знаешь куда?
— И куда же?
— Туда, откуда тебя недавно выпустили. Думаешь, непонятно, почему ты молчишь? Ничего про себя не рассказываешь? Тут дураков нет.
Внутренности словно обожгло кипятком. Особенно поразило молчание девчонок, которое, как известно — знак согласия.
— И откуда меня выпустили?
— Из дурки. Это даже слепому видно.
* * *
— Ир, хватит. Хочешь, обжимайся с мудаком. Твоё дело, — жестко припечатала Жанна, допивая чай.
К шоколадке никто не притронулся, девчонки одна за другой выходили из-за стола, пустыми разговорами пытаясь сгладить неловкость.
— Не слушай её, — Лиза жалко выглядела со своим утешением.
— Иди, пожалуйста. Я ещё не доела.
Все ушли. А я так и сидела, вцепившись одной рукой в волосы, другой кромсая оладьи, орошая их слезами. Я несчастная психичка. И все это видят. Моя дочь в реанимации, а я в сотне километров от неё. Меня разрывало между тем, чтобы отвлечься, и тем, чтобы всё время думать о дочери. Я рассыпалась на молекулы, дёргаясь в попытке хоть как-то склеить себя, собрать целое из кривых фрагментов. Диагноз, мимоходом поставленный Ирочкой без пристального изучения объекта, был недалек от истины.
На стул напротив меня кто-то приземлился.
— Ты чем-то расстроена? — голос Инструктора.
Медленно подняла глаза. Расстроена. Очень. Но слёзы закончились. Осталась дикая безнадёга и усталость.
— Не хочешь говорить?
В глазах мужчины светилось что-то человеческое. Участие, понимание, какая-то необъяснимая тревога. Я смотрела в его глаза, пытаясь понять, что он хочет мне передать. Это были не дьявольские силки, которые я привыкла разгадывать, а нормальное отношение к живому человеку. С ним можно говорить? Он услышит меня?
— Как тебя зовут?
— Андрей.
— А… кличка?
Инструктор, у которого обнаружилось имя, с минуту молчал. А я вот кое-что услышала. Своим музыкальным слухом я вычленила его кличку (тогда она показалась именем) среди разговоров в первое утро, когда мы стояли рядом с охранниками после завтрака. Глядя на Инструктора, я угрюмо ждала, совсем не надеясь на чистосердечное признание.
— Паша, от фамилии Пашнин.
Это было правдой. Значит, имя тоже настоящее. И всё равно было непонятно, что ему от меня нужно.
— Ты хотел что-то сказать?
— Э-м, скорей проводить до корпуса.
Андрей врал. Когда я пришла к столовой, он окликнул меня, желая о чём-то поговорить. Он знал про Сабу? Догадался, или охранник сам всё рассказал?
— Опасно ходить одной?
— Просто прогуляемся.
Что-то внутри меня надломилось. Дерзить и злиться не осталось сил. Признав своё поражение, я допила остывший чай и встала.
— Ну, пойдём.
Мы вышли из столовой, спустились по лестнице.
— Смотри, — Андрей кивнул в сторону вип-домиков, — я там живу.
В стороне стояло несколько небольших строений, видимо, для персонала, окрашенных, как и корпуса лагеря в выцветший голубой цвет.
— Какой из них?
— Крайний слева.
Зачем он об этом сказал? Приглашение на чай? На интим? Он разглядел во мне интересную собеседницу? Да я на километр излучала флюиды собственной ничтожности. У меня давно испарились и женская притягательность, и сексуальность. В одежде из секонд хэнда, без косметики, со скорбным, унылым лицом я смотрелась привлекательно только в безлунную ночь при условии отсутствия конкуренток женского пола.
— Понятно.
Понятно, что ничего не понятно. Разговор не клеился, мы молча дошли до угла шестого корпуса. Тревога странным образом улеглась. Хорошо бы к Софе подойти, проверить Инструктора на адекватность.
— Пока, — сказал Андрей, не желая появляться перед нашими дамами, чьи голоса стали отчётливо слышны. Я пожала плечами. Внимание Андрея меня хоть и не напрягало, но и не вдохновляло ни на йоту. Волшебный вечер по углям закончился, на кострище остались только чёрные головёшки и пепел.
На поляне около корпуса девочки под руководством Арнольда расставляли стулья и мольберты. Их вытащили из маленькой, соседней комнаты, видимо служившей когда-то спальней для пионервожатых. Принесли баночки с водой, раздали акварель и краски. Добрая Лиза как всегда придержала мне стульчик и мольберт рядом с собой. И, черт возьми, отсюда было рукой подать до того самого места. Неужели, она не поняла, где уселась? Шоковую терапию мне сегодня устраивали все, кому не лень.
— Занятие по арт-терапии. Рисуйте, что видите, — вещал Арнольд, войдя в привычный образ преподавателя. — Сегодня у нас насыщенный день. Запланирована масса интереснейших событий. Где, говоря простым языком, вы откроете для себя новые горизонты.
Вдохновенная речь Арнольда оставила меня глухой к его стенаниям. Да, он говорил складно и самозабвенно, искренне любуясь собой, но мне не хватало какой-то искры, чтоб зажечься и вспыхнуть чистым пламенем. Акварельные краски и три кисточки разных размеров выкинули на грань предательских слёз. Нет. На сегодня их достаточно. Хватит разводить сырость, жалеть себя.
— Кто готов, можете начинать.
Девчонки погрузились в рисование. Детская забава. В прямоугольной пластмассовой коробочке было четырнадцать новеньких разноцветных кругляшков в два ряда. Чёрная и белая в противоположных углах. Любимый желтый рядом с горчичным. Два зелёных, светлый и тёмный. Два синих и два фиолетовых. Хотелось, как в детстве наслюнявить палец и попробовать на язык сладкие, медовые краски.
