– А еще его сталкер к нам сегодня записалась, корни подкрасить хочет, – сдает коллегу с потрохами Ирка и показывает хмурящемуся Ваньке язык.
В общем, очередной день в дурдоме проходит по привычному сценарию, и мне даже лень распекать подопечных, тем более, работают девчонки с огоньком – никто из посетительниц не жалуется.
К часу одновременно с доставкой из небольшого итальянского ресторанчика, расположившегося через пару кварталов от нас, в «Кабриолет» прибывает курьер с извинениями от Меньшова, букетом снежно-белых роз и забытой моей рассеянной персоной на приеме сумочкой. Под завистливые вздохи клона Бузовой, сидящей в кресле напротив с бледно-фиолетовой смесью на волосах, я ставлю росчерк на электронном табло и делаю дыхательную гимнастику, думая, что с порочной практикой задабривания меня цветами пора завязывать. Но мой сотовый пока еще мертв, и это спасает незадачливого жениха от цветистой нотации.
Прикончив свой и Ванькин капучино, я восстаю из царства сонных зомби и вновь нахожу вкус к жизни, с воодушевлением вгрызаясь в кусок сочной пиццы из тончайшего теста. Пачкаю пальцы в оливковом масле, слизываю с губ расплавленный сыр с базиликом и разве что не причмокиваю, когда меня за рукав бесцеремонно тянут и совершенно не хотят идти по озвученному второпях известному адресу.
– Фил, ты, что, бессмертный или сохранился? – бросаю через плечо, не желая отвлекаться от чистейшего гастрономического удовольствия, и с запозданием понимаю, что администратора минут двадцать как след простыл.
– Елизавета Андреевна, можно вас на пару слов? – я совсем не узнаю тихий мелодичный голос и предполагаю, что зрение меня подводит. Потому что мнущуюся рядом с трюмо скромницу очень сложно соотнести с обычно вульгарной Калугиной.
Без грамма косметики на бледном лице она выглядит даже моложе своих лет, а скромный пепельно-розовый джемпер с широким воротником под горло и свободные черные штаны разительно отличаются от тесных дизайнерских платьев, в которых я привыкла ее лицезреть. Она нервно трет тонкое запястье с самыми обычными часами на нем и смотрит на меня так многозначительно, что я теряюсь и совсем не горю желанием никуда ее посылать. Хоть пару дней назад в красках и рисовала для нее картины самой страшной мести.
– Я перед вами очень виновата, – блондинка говорит не громко, но уверенно, ввергая меня во все больший ступор, и запихивает в ладонь листок с каким-то адресом, пока я продолжаю изрядно тупить: – я бы хотела извиниться, приезжайте ко мне после работы. Посидим, поговорим, я салат свой фирменный приготовлю.
Качнувшись с пятки на носок, Анжелика разворачивается и уходит, оставив мне когнитивный диссонанс и ощущение, что я умудрилась угодить в альтернативную реальность. Я удивленно тру глаза и сначала хочу выбросить злополучную бумажку, от которой зудит кожа, но в последний момент передумываю и запихиваю кусок картона в карман узких светло-голубых джинсов.
Текучка в «Кабриолете» быстро заканчивается, а Юлька с Иринкой прекрасно справляются и без моего чуткого руководства. У Сашки затягивается очередной раунд переговоров с немцами, а вместе с ним отодвигаются и наши планы поужинать в небольшом ресторанчике на набережной. Зато жилой комплекс, где обитает Калугина, находится буквально в десяти минутах ходьбы от нашего салона. Так что я повинуюсь порыву и решаю закрыть этот гештальт, тем более, что мне действительно интересно, откуда такие резкие перемены в избалованной дочурке влиятельного отца.
– Любопытство не порок, – бормочу я себе под нос, надавливая на кнопку дверного звонка и ковыряя балеткой тонкий темно-зеленый ковер под ногами.
– Вы все-таки приехали, – Анжелика распахивает передо мной дверь и робко улыбается, пропуская внутрь и протягивая большие пушистые тапочки, которые глушат мои шаги по паркету.
– Давай на ты, – прошу по пути на сверкающую чистотой кухню, потому что у нас не такая уж огромная разница в возрасте и подобный пиетет слегка напрягает.
Девчонка, суетясь, накрывает на стол, раскладывает по тарелкам теплый салат с баклажанами, гранатовыми зернами и кешью, и я начинаю допускать мысль, что Калугина не настолько пустышка и стерва, как я привыкла считать.
– Я не буду оправдываться, потому что вела себя отвратительно, – начинает она, разливая охлажденное шампанское по высоким фужерам, и усаживается напротив меня. Поправляет растрепавшийся хвост и, сделав глубокий глоток, продолжает: – папа очень балует меня с детства. Лучшие игрушки, лучший лицей, лучшие учителя. Все самое дорогое и недоступное для единственной дочки…
– И не существует слова «нет»? – проучившись пять лет с представителями «золотой молодежи» в столице, я не понаслышке знаю, что спускаться с небес на землю им ой как непросто. Особенно, когда Вселенная перестает вращаться вокруг капризного чада и отвешивает увесистый подзатыльник.
– Именно, – Калугина согласно кивает и подливает нам еще игристого, от которого немного кружится голова. – Так и с парнями. Раньше стоило мне только шевельнуть пальцем, и каждый сверстник был готов и луну, и звезду с неба и все, что бы я ни потребовала. А Волков другой совсем, вот у меня крыша и поехала. Взрослый, недоступный, к тому же, влюбленный в другую. Еще раз прости, Лиз, только сейчас поняла, какой была идиоткой.
Хозяйка уютного пентхауса на двадцать втором этаже очаровательно краснеет и нервно пожевывает нижнюю губу, я же хочу сказать, что больше не держу на нее зла, а еще хочу попросить воды, потому что во рту сухо и язык еле ворочается. Отталкиваюсь от кресла и пытаюсь подняться, но вместо это неуклюже сползаю на пол.
Окружающее пространство плывет, и последнее, что я запоминаю перед тем, как отключиться – неестественно-голубые глаза на встревоженном лице наклонившейся ко мне Анжелики.
Глава 27
Лиза
– Как за один день ты умудрилась
столько накосячить?
– Я рано встала…
(с) Автор неизвестен.
«Бам!»
Воображаемые колокола бьют в воспаленном мозгу, заставляя разлепить налитые свинцовой тяжестью веки. В глаза словно насыпали песка, язык прилип к небу, а конечности сковало противной липкой слабостью.
«Истомина, нельзя в твоем возрасте столько пить!»
Сашкин голос издевательскими интонациями вибрирует в голове, пока я медленно приподнимаюсь в кровати и пытаюсь осмотреться. Стены, мебель, шторы – все вокруг розовое, как будто я попала в чертов домик Барби или в спальню к Пэрис Хилтон. Кто еще в здравом уме будет терпеть подобное безобразие?
С грацией не отошедшего от зимней спячки гризли опускаю ступни на кораллового цвета ковер и морщусь. Тело ломит как после недельной болезни, ноги же совершенно не хотят нести свою хозяйку в ванную, которая, судя по безобразным бурым подтекам на бывшей некогда белой рубашке и джинсах мне совершенно необходима. Сознание так же отказывается идти на сотрудничество, не желая выдавать информацию на тему: что я делаю в чужой квартире и кто учинил весь этот погром.
«Что я вчера натворила, а?»
Прокручиваю несколько раз не праздный вопрос и, не находя на него ответа, зависаю перед раковиной. Рассмотреть свое отражение в разбитом вдребезги зеркале не удается, отчего вздох облегчения вырывается из легких. Может, оно и к лучшему? Бьюсь об заклад, что выгляжу сейчас как стриптизерша-танцовщица после двух ночных смен. Или как вампир, которого посадили на бескровную диету. Одним словом – отвратительно.
Чувствую себя не лучше. Тошнота волнами подкатывает к горлу, зрение расфокусировано, а пальцы трясутся, как у алкоголика дяди Коли из соседнего подъезда. Пожалуй, хуже мне было только тогда, когда мы нажрались с Аринкой до фиолетовых соплей, отмечая отъезд ее непутевого братца из первопрестольной.
Медленно открываю вентиль новомодного крана и засовываю голову под ледяные струи, не боясь испортить остатки вчерашнего макияжа. Вряд ли после зажигательной пати на хате там есть что спасать, а вот клубящийся в районе затылка туман разогнать было бы неплохо.
