а потом тише. — Прямо сейчас.
Я не совсем соображаю, отступаю назад, голова кружится я спотыкаюсь. Грегори поспевает навстречу, помогает устоять на ногах, когда я почти падаю на пол. Аарон тоже делает навстречу два шага, он всегда первым бежит меня спасать, но в этот раз не успевает. Наши взгляды на секунду встречаются, но потом он переводит взгляд на Оуэна. Грегори уводит меня прямо в одной футболке, Аарон и Оуэн стоят не шелохнувшись.
Я не плачу, пока мы едем машине до дома, только вздрагиваю от звонка будильника. Если бы не вторжение брата, я бы только сейчас проснулась в объятьях Оуэна, он поцеловал бы меня и предложил отключить будильник, запретить все будильники мира или что-то в этом духе. Он сгреб бы меня и не отпускал, превозмогая боль в ребрах, потом появился бы Аарон в полотенце, обернутом вокруг бедер, но это утро было другим. Отключаю будильник, убираю телефон. Мы едем молча. Грегори с силой сжимает руль.
Я не плачу, пока мы собираем мои вещи в чемодан. Брат сказал, что мне следует пожить некоторое время у него. Почему? Никто и ничего не говорит, будто я не часть этой истории, а неживая декорация. Я не плачу, когда Грегори наливает чай в кухне своего дома и ставит передо мной тарелку с печеньем. Он много говорит, но я не слушаю его, когда он понимает, что сейчас я не готова к диалогу, уходит на работу.
Я иду в комнату, чтобы зарыться под одеяло, и плачу только, когда остаюсь одна и открываю телефон: «Оуэн исключил вас из чата».
9
За весь день я ничего не съела, не спускалась вниз, не брала трубку, если мне звонили. Я только предупредила начальника, что опять заболела. Босс фыркнул, поругался, положил трубку. Грегори звонил раз пять, говорить с ним я не могла. Звонила даже Вероника, но и ей я не ответила. Я никого не хотела видеть и слышать, а только лежала в той же позе, в которой застала меня новость о том, что мне больше не место в нашем чате на троих. Я видела, что Оуэн и Аарон по очереди бывают в сети, я хотела им написать. Аарон бы ответил, Оуэн скорее всего нет. Но что я могла сказать, все слова выглядели нелепицей. Это не брат меня отобрал у них, а Оуэн выставил, и Аарон позволил ему.
Вероника была права, это самые худшие мои отношения. Они хуже чем то, что было с Патриком, или Джеком. И определенно хуже связи с женатым ирландцем с жутко-непроизносимым именем. Это даже хуже года отношений с наркоторговцем Ричардом.
Вероника… Как только думаю о ней, она звонит. Мне очень хочется взять трубку, но рассказывать что произошло, объяснять, говорить и опять плакать… Нет, у меня на это нет сил. Она звонит еще раз, а потом присылает сообщение: «Я все знаю, приедем с Катрин вечером». Я снова реву навзрыд, пока силы окончательно не оставляют меня, и я засыпаю. Мне снится какой-то неприятный сон, меня таскают за руки по земле, несут куда-то против моей воли, я кричу, но меня никто не слушает, я сопротивляюсь, но всем все равно. Меня будит телефонный звонок, хватаю телефон в надежде увидеть одно из двух заветных имен. Но это Вероника, но я рада ей, мой жуткий сон прервался, и даже самый кошмарный день лучше провести с подругами, а не в одиночестве.
— Открывай, — только и произносит она.
Вероника и Катрин вваливаются в дом с едой в пакетах, еще там что-то звенит, скорее всего пиво. Они по очереди меня обнимают и ничего не говорят, это то, что нужно. Вот бы так весь вечер провести. Ничего не обсуждать, ничего не выслушивать, только смеяться, пить и не помнить обо всем.
Подруги уже бывали у Грегори дома, поэтому быстро находят кухню, звенят посудой. После небольшого прилива сил, я снова заваливаюсь на диван, мне тяжело говорить и двигаться. Еда появляется на столике в гостинной. Грегори будет злится, он не разрешает таскать еду по дому, говорит, что я уже немаленькая, чтобы так делать. Поэтому у него такая идеальная чистота, еще, конечно, потому что к нему раз в неделю наведывается домработница. Плевать, пусть здесь будет бардак, он заслужил это.
Пахнет бульоном, наверное, варила Катрин. Еще много бутылок и закуски заставляют весь стол, Вероника никогда, даже дома, не использует подстаканники, которые у брата возведены в культ. На это тоже плевать.
— Грегори сказал, что скорее всего ты ничего не ела, поэтому я приготовила тебе суп. Ты его любишь, поешь, — ласково произносит подруга, и я не могу ее обидеть, встаю и беру тарелку и ложку. Я пью бульон, девочки поглощают алкоголь.
— Ты уже в курсе всего? — обращаюсь к Катрин, на что она кивает. Теперь уже неважно, кто ей рассказал Вероника или брат, неважно и то, как она к этому относится, потому что ничего уже нет — полиаморное трио перестало существовать.
— Тебе не стоит так убиваться, все пройдет, и раны затянутся, — говорит она ласково и касается плеча.
У меня в груди будто образовалась дыра, сквозь нее ходит ветер, а внутри все мерзнет от сквозняка. Не описать словами, как мне больно. И от добрых слов, от присутствия и заботы рана затягивается, постепенно уменьшается, и я будто согреваюсь и снова могу дышать. — Как ты думаешь, он на самом деле был замешан в изнасиловании? — спрашивает Вероника, у нее совершенно нет чувства такта. Катрин начинает кашлять, потому что она поперхнулась, видимо, не вся история была ей известна.
— Спасибо, это очень вкусно, — ставлю тарелку на стол, съев лишь половину, и ложусь обратно на подушки. Я надеялась, что мне станет легче сегодня, но мои надежды не оправдались.
Катрин кивает в ответ, они обе испытывающе смотрят на меня, ждут ответа. Я отрицательно мотаю головой.
— Я не верю, что она на такое способен.
— Любовь делает нас слепыми.
— Дело не в этом! Они не такие, они лучше, чем могут показаться, вы просто не знаете, они правда заботились обо мне. Если бы не Оуэн и Аарон меня бы с вами не было, Ричард прикончил бы меня в тот же день, когда я его бросила! — говорю я, а потом будто начинаю задыхаться, часто дышать, воздуха не хватает.
— Они подвергли тебя опасности, Грегори все рассказал, Веронике, а она мне, — Катрин раскрывает цепочку, по которой двигались новости обо мне. — Я знаю, что ты могла
