запах старомодных духов, за свою тоску и оглушительное одиночество.
За любовь, равной которой никогда не будет.
Повинуясь своей печали, хлынувшей так мощно, что вот-вот накроет меня с головой, я выключила плиту и, оставив полный разгром на кухне, надела яркое платье с принтом из роз и хризантем. Пригладила волосы. Нарезала целую охапку белоснежных гортензий.
Бабушка моя, бабушка.
На кладбище дул прохладный ветер, остужающий мои слезы.
Я долго стояла, положив ладонь на гранит, шептала свои новости, выдергивала сорняки. Ждала, когда дышать станет легче.
Потом сообразила: а ведь где-то здесь есть еще две могилы, которые мне хотелось бы навестить.
Алеша не брал трубку, наверное, был на репетиции. Дав себе пару секунд на сомнения, я набрала Антона.
Он ответил не сразу. Как будто смотрел на имя на экране и медлил.
– Мирослава?
Учтивый. Равнодушный.
Не то чтобы позабытый, но очень далекий.
Неважно.
– Как мне найти ваших родителей?
Голос чуть охрип от долгих слез и торопливого шепота.
Пауза.
Долгая.
– Ты где? – спросил он резко. – На кладбище? Подожди меня на центральной аллее, я буду через десять… нет, через семь минут.
– Зачем тебе приходить?
– Ты в жизни не отыщешь их сама.
Это могло быть правдой.
Люди умирали каждый день, и кладбище расползалось во все стороны. Как понять, где хоронили двадцать лет назад?
У торгашки возле входа я купила еще два букета. Дошла до аллеи, разглядывая незнакомые лица и годы жизни.
Как они жили?
Кем были?
Антон пришел через восемь минут.
– Привет, – кивнул мне так, будто мы только вчера виделись и вообще надоели друг дружке еще накануне. – Пойдем?
– Привет, – растерянно пробормотала, не ожидая такого равнодушного приема. – Пойдем.
Некоторое время мы молча топали по дорожкам, потом он спросил:
– Ревела?
– Что еще остается делать, – вздохнула я, – в таком-то месте.
– Я вижу плачущих людей куда чаще, чем смеющихся.
– Я тоже. К тарологу от хорошей жизни не ходят. Ко мне обращаются, когда напуганы, или растеряны, или преисполнены надежд, или несчастны.
– Смешно, но я до сих пор не знаю, как вести себя на могилах родителей. Что ты делаешь, навещая бабушку? Я просто стою столбом с глупым видом.
– А я трещу как сорока.
Странный был разговор. И вели мы себя как чужие люди.
Мы и были, по сути, чужими людьми.
Но говорили первое, что в голову придет, не задумываясь и не выбирая слов.
– Ты часто сюда приходишь?
– Не знаю. Когда начинаю очень скучать по бабушке. Или когда расстроена. Или когда меня обидели и хочется, чтобы кто-то пожалел.
– А сегодня?
– А сегодня все сразу. Что ты делаешь на работе в воскресенье?
– А где мне еще быть?
– Не любишь свой дом?
– Это просто дом. Четыре стены, пол, потолок. Скукота.
– Ну да. На твоей-то работе настоящее веселье, жаль пропускать.
Он ухмыльнулся.
Я улыбнулась.
Вот уж не думала, что способна сегодня на улыбки.
Двойная могила родителей Алеши и Антона была настолько роскошной, что только младший из братьев был способен поставить им такой памятник.
Я положила цветы на белый мрамор, вглядываясь в каменные лица.
– Ты мог бы просто сказать: самое пафосное место на кладбище, я бы не прошла мимо, – сказала тихо, потом прибавила громкость: – Здравствуйте. Меня зовут Мирослава.
– Серьезно собираешься вещать тут? – не поверил Антон.
– Тсс. – Наступила ему на ногу. – Я жена вашего другого сына, хорошего. Четвертая, но первых трех вы, наверное, уже и так знаете.
– Не помню, чтобы хоть одна из них сюда приезжала, – вставил Антон.
Я не обратила на него внимания.
– Алеша верит, что я его последняя жена, но это вряд ли. Римма Викторовна права, не больно-то мы созданы друг для друга.
– И зачем ты расстраиваешь моих родителей?
– А что в этом такого? Раз мы поженились, значит, должен быть некий смысл. Не бывает ничего случайного и ничего ненужного, ведь правда? Встречи, расставания, радости, печали… Люди просто живут себе и живут, пока не умирают.
– Вот тебе и философия от таролога.
– Уж какая есть. Но вы не переживайте, ваш старший сын живет так, как хочет. И он заботился об Антоне раньше, а теперь Антон заботится об Алеше. Они оба хорошие люди. Я бы тоже хотела, чтобы у меня был брат. Или хоть кто-нибудь.
– У тебя есть муж и три его бывших жены.
Ехидство Антона было защитной реакцией, я понимала его. Наверное, поняли бы и родители.
– Он зубоскалит от неловкости, – пояснила им на всякий случай, достала из рюкзака чистую тряпку, полила водой из бутылки и начала протирать мрамор, смывая пыль. – Люди то и дело говорят глупости. Вот я, например. Мне вообще противопоказано общаться с другими – как ляпну, так ляпну. Поэтому у меня нет друзей. А до пятого класса я еще и заикалась… Может, это наследственное? От отца. Я ведь о нем ничегошеньки не знаю. Он, случайно, не среди ваших уже?
– Ты только послушай себя, – возмутился Антон, – бедная несчастная сиротка Марыся.
– Отстань. Кому мне еще жаловаться? Кто меня пожалеет?
– Пойдем выпьем. Кажется, ты хвасталась, что у тебя целый подвал наливок.
От неожиданности я уронила тряпку. Подняла ее, надеясь, что мои глаза размером поменьше блюдец, и осторожно покосилась на Антона.
Он стоял, разглядывая ветки деревьев.
Как будто его рот жил отдельно, а он сам – отдельно.
Двуличный и двойственный.
Фальшивый притворщик.
– Сегодня из меня жалкий собеседник, – предупредила честная я. – Меня развезет, и я снова начну реветь.
– Да хоть уревись. Я же сказал, что привык к слезам.
– Ну, сам напросился.
– Что ты собираешься делать с машиной? – спросила я, когда мы пробирались на его черном танке по узким хитросплетениям деревенских улиц.
– Брошу за твоим огородом. Потом как-нибудь заберу.
– Оставь возле рынка.
– А меня не разуют?
– А мои соседи?
– От кого тебе прятаться, Мирослава? Леха всенепременно порадуется тому, что мы подружились. Он обожает все семейное.
– Подружились, – повторила, пробуя слово на зубок.
Пусть так. Ладно.
Никаких грехопадений в состоянии алкогольного опьянения средней тяжести в программе, стало быть, не значилось.
И почему мне так сложно пасть в пучину порочного разврата?
Что со мной не так?
Нельзя просто так взять и начать пить, если у тебя на кухне томатно-перечный взрыв.
– Что произошло? – недоуменно спросил Антон, оглядываясь по сторонам. – Ты резала себе овощи, когда ощутила непреодолимое желание бежать на кладбище?
– Вроде того. – Я запихивала все в
