— А кто может… — шепчу на грани потери сознания, пока его плоть продолжает во мне пульсировать.
— Только смерть. Только она может помешать мне тебя трахать. Заливать твое нутро спермой и ждать, когда она даст плоды.
Страшно от таких слов. Но страх не мерзкий, скорее, как перо по затылку. А вдруг все вранье, а вдруг завтра все кончится? А вдруг мой любимый маньяк умрет?
— Хватит трястись, — выходит он медленно с чавкающим звуком, чтобы снова с размаху засадить мне обратно. – Хватит думать. Только чувствуй.
— Я… — внутри все немеет, пока Илий начинает набирать ритм, не соотносящийся с человеческими возможностями. Так не бывает. Поворачивает меня к широкому окну, что находится прямо над пропастью и за волосы держа, заставляет туда смотреть. Прямо в бездну, пока сам стискивает меня и трахает. Так жестко и сильно, что дыхание сбивается, а оргазм второй уже, будь он проклят, снова на низком старте.
— Мать твою Лика, как внутри тебя горячо, как огнем в кольцо член сжимаешь, — почти рычит он, вбиваясь в меня все сильнее, доставая концом до матки. Выбивая из легких и без того прерванное дыхание. Заставляя сердце биться в предсмертных судорогах. Стучать так же сильно, как воет ветер за стеклом. Надежным стеклом, к которому Илий прижимает меня все теснее, вбивается, трахает, откровенно ебет.
Не занимается сексом, а просто рвет на части душу, пока внутри плоть, кажущаяся огромной, не становится еще больше. Не чвакает, а просто убивает величиной и высокой температурой. И уже хочу закричать, потому что тело как тряпка, что мотыляется на ветру, а влагалище заполняет новая порция семени. Такого обжигающего, что кажется ожог навсегда останется там. Клеймо Илий. Что может быть лучше.
Но даже я понимаю, что секс не главное. Каким бы феерическим он не был. Именно поэтому сдерживаю обещание и придерживаюсь бойкота. Ухожу спать к сестре в комнату. На что Илий только ржет.
— Сутки. Именно столько ты выдержишь без моего члена, — говорит он и нагло и медленно вытирается после совместного душа, чтобы я заценила божественное тело и капли воды, как сверкающие камни, что стекают по нему.
Не в члене счастье, — думаю я и хмыкаю сама себе: Это смотря кто его владелец.
Сестра лежит на кровати в той же позе, что я оставила ее час назад. На боку, свернувшись калачиком. Смотрит в пустоту. А все этот Паша. Который подумал в первую очередь о себе.
С другой стороны, был ли у него выбор. Ведь мы не знаем, что у него в голове. Тем более он узнал об обмане, мог неправильно все понять.
Вариантов масса, и пока мы не услышим его самого, глупо строить догадки. Но никакие мои слова не мешают Оле страдать. Она как увядший цветочек, сколько не поливай ее аргументами, ничего не меняется.
Даже не следующий день, когда я решила, что пора спуститься к завтраку, она даже не подняла головы.
— Я не голодна, — вот вечный ее ответ на любой мой вопрос. Даже не относящийся к еде.
Внизу, что-то по — домашнему шваркает на сковороде. Окунает меня в то время, когда отец подолгу отсутствовал дома, а мама пыталась готовить под руководством старенькой домработницы Людмилы. И даже, когда у мамы что-то не получалось, для нас было припасено запасное блюдо.
Перед плитой стояла полная женщина в цветастом халате и шерстяных носках. Мать Илия.
Страх полз по задней части тела, как предатель, а ведь мне, если планирую строить жизнь с Илием, придется сосуществовать с его родственниками. И если отец категорически против меня, то может быть с матерью удастаться найти общий язык.
— Ну что ты там, как свеча встала. Иди сюда, накрывай на стол.
Глава 36.
*** Анжелика ***
После этих слов матери Илия, хочется развернуться и бежать. Пусть даже к страдающей сестре. И это было бы правильным решением. Но уж кусает меня в задницу, и я иду помогать предполагаемой свекрови. Только вот одна проблема.
У нас с кухней, отношения, примерно, как у Германии с Россией в небезызвестном сорок первом. То есть договор о мире-то вроде есть, только не волнует он никого. И уже через пять минут котлеты, которые Людмила Марковна почему-то жарит с утра, превратились в обугленные камни, с красной мякотью внутри.
Сама хозяйка кухни ничего не сказала, но взгляд был красноречивее слов. Она просто поставила меня резать салат. Просто резать салат. И я порезала. Только так, как подают в ресторане. Большими кусками. На что она теперь закатила глаза и отправила меня накрывать на стол. Но и там у меня все валилось из трясущихся рук. Это ж надо. Уронить сахарницу.
— Знаешь, дорогая, — совершенно елейным голосом говорит «свекровь» — У женщины помимо дырки между ног, должны быть другие достоинства, — на мой открытый рот она махнула рукой и продолжила. – Потому что твоя дырка будет радовать Васю ровно до тех пор, пока он не поймет, что радоваться то собственно больше нечему. Не отвечай ничего. Просто иди.
А мне и нечего было ответить. Боль осознания вгрызлась мне в грудь и не отпускала до самого вечера и еще несколько дней после. До того самого момента, когда домой после отсутствия вернулся Илий и вечером пробрался ко мне в спальню. Принес ужин, на который я не могла смотреть.
Я и на него не могла смотреть. Он бросит меня. И я снова останусь одна. А где мне научится всему, если на кухне засела медведица, а старый медведь рычит стоит мне только появиться на ступенях.
Это все невозможность выйти. Все ради безопасности, все это понимают, но сидеть в четырех стенах тяжело. Очень.
— Ты играешь сегодня серую мышку, — предполагает Илий и скидывает одежду. Наверное, забыл про бойкот. Но я ему напомню, потому что во— первых он так ничего о себе и не говорит, а во-вторых смотря на его идеальное тело мне вспоминается слова его матери и дырке.
Я просто дырка. Ни на что другое не гожусь. Даже поговорить. Даже просто побыть рядом. Особенно, когда его не было три дня.
Нет, стоит мне показаться в зоне внимания Илия, как он принимается домогаться. Не сказать, что мне это неприятно. Нет. Даже сейчас я чувствую, как вроде бы обиженная трепещу и хочу его. Хочу его на себе и в себя.
Но так ведь нельзя. Нельзя строить отношения только на сексе.
Мы ведь почти не разговаривали. Даже сейчас, судя по дикому взгляду он не намерен что-то говорить. Только трахать.
Сдергивает брюки и ставит колено на кровать, где я лежу.
Упираю руку в его железную грудь и качаю головой.
— Нет, я уже говорила, что ты не получишь десерт, пока мы не начнем общаться. Где ты был? Почему ничего не рассказываешь?
— Лика, — усмехается он и берет мою руку в свою, целует сжатый кулак и в глаза так смотрит, что внутри все дрожит. – Ну по делам ездил. Тебе не изменял. У нас вся жизнь, чтобы наобщаться.
Будет ли она, эта вся жизнь, — думаю я и качаю головой.
— Я не хочу так. Я уже объясняла. Я не хочу быть приложением.
Илий вроде бы прислушивается, но я на чеку, потому что такие мужчины не сдаются, если чего-то хотят. Да и член в его плавках и не думает отдыхать. Вырисовывается, из под ткани, как ствол пистолета, готового стрелять.
— А я хотел сюрприз тебе сделать, — ставит он локти на колени и напоминает взгрустнувшего тигра. Опасного и одновременно очень милого.
— Какой, — пододвигаюсь ближе и касаюсь его плечом.
— Ты забыла какой завтра день? – поворачивает он лицо и смотрит сверху вниз, прекрасно знаю, что ласкает взглядом низкий вырез сорочки. На завязочках. Хочет. Жаждет. Соскучился. И я, если честно тоже.
— Какой, — повторяю, пытаясь осознать, о чем он толкует и открываю глаза шире.
— Одной сексуальной кошечке исполняется двадцать один.
— Постой. Мне?! Так это значит…
— Что завтра мы едем в банк, там разбираемся с Беляевым, прибьем его как муху, а после в загс.
Его уверенность в собственных словах просто поражает. Восхищает. Возбуждаем. Жалко ли мне Беляева? Нет. Видеть смерть мне не впервой. А убийство человека, который превратил мою жизнь в ад, вряд ли может меня расстроить.
