– Ешь.
Я вытаскиваю из холодильника свои скудные съестные запасы, в которых значатся три куска мясной пиццы, пара огурцов, помидор и вишневый компот. Но Шилов не жалуется, спокойно размещаясь за столом, и начинает поглощать нехитрый то ли обед, то ли ужин.
– Упс, – отвлекшись на мигнувший сообщением телефон, мой удачливый друг опрокидывает на себя стакан, и я с ужасом наблюдаю, как огромное темно-красное пятно расползается по его снежно-белой рубашке, отчего даже мне хочется взвыть.
– Снимай.
– Да не надо, Слава.
Одним махом я пресекаю вялые попытки сопротивления и все-таки выцарапываю у Кирилла пострадавший предмет гардероба. Чтобы под тихий отборный мат вывести не успевшую въесться в капризный хлопок вишню. А потом быстренько выпроваживаю незадачливого гостя, пока он не разгромил что-нибудь еще в квартире.
И, если я наивно полагаю, что сюрпризы сегодняшнего дня с уходом Шилова исчерпались, то я очень и очень сильно ошибаюсь. Громов снова пропускает наш сеанс связи, и я сама не могу до него дозвониться, сколько ни терроризирую бедное приложение.
Да что за фигня?!
Глава 25
Слава
Без ставшего необходимым общения мне становится тесно в собственной квартире. Давят светлые стены, душат узкие коридоры, бесят пахнущие не Тимуром простыни. Раздражает молчащий телефон, и иконка «пользователь не в сети» неимоверно бесит.
До прокушенной до крови губы, до впивающихся в ладонь ногтей, до непрошеной дрожи во всем теле бесит.
За окном середина ноября, на землю пуховым покрывалом опускается первый снег, а я вспоминаю минувшую зиму, ставшее судьбоносным знакомство и запавшую в душу поездку от университета до дома. Подхватившего меня на руки Громова, оставшегося на кофе, и вскруживший голову пряный поцелуй с нотками черного американо и соленого ветра.
Моего ветра.
– Нет, пап, я не приеду на ужин, – оторвавшись от собравшихся комом у горла переживаний, я прижимаю к уху мобильник и ныряю в свободное длинное пальто. – Но мы можем посидеть где-нибудь в кафе после твоей работы, если захочешь.
Я быстро сворачиваю разговор, ссылаясь на то, что опаздываю на учебу и тихо со свистом выдыхаю. Шнурую удобные черные ботинки на толстой подошве и наношу прозрачный блеск на бледные губы. Минимум макияжа, никаких каблуков и затянутые в высокий хвост волосы. Потому что мне так удобно.
– Привет, Слава!
Недалеко от ступенек, ведущих ко входу в нашу альма матер, меня встречает лучащий радостью Шилов с небольшой коробкой шоколадных капкейков со сливочным кремом и ягодкой малины сверху, но я рассеянно от него отмахиваюсь. Еда – это последнее, о чем я сейчас думаю, а выпитый с утра набегу кофе и так просится наружу.
– Тебе Тимур не звонил?
Ровно на секунду замираю в ожидании ответа, задыхаясь внутри, и делаю шаг вперед, спотыкаясь о заледеневший сугроб.
– Нет.
Быть может, Громов просто разбил телефон и пока не добрался до ремонтного салона?
Успокаиваю себя, пытаясь хоть как-то снизить градус зашкаливающего напряжения, и попутно освобождаюсь от ладони Кирилла, покоящейся у меня на локте. На улице – зима, у меня в груди зима, на языке – тоже зима. И объяснять Шилову причину моей холодной отстраненности не хочется.
Так же, как и присутствовать на кажущейся теперь бесполезной паре.
– Иди сам, я пропущу.
Со скрипом выдавливаю из себя и торопливо скольжу мимо одногруппников к концу коридора. Чтобы забраться с ногами на подоконник, обнять колени правой рукой, а левой – копаться в инсте, проверяя самые худшие свои подозрения.
Тимура нет у меня в подписчиках. Меня нет у него в подписках. И посмотреть его публикации я не могу. Он закинул меня в черный список? Серьезно?
Застывшие на экране пальцы немеют и перестают ощущаться, как часть организма. Глаза наполняются злыми слезами и теперь видят мир в эдаком софт-фокусе. Уши закладывает, как на приличной высоте. А по венам течет ядовитая болезненная обида, перемешанная с полным непониманием ситуации.
Добрых десять минут я трачу на то, чтобы привести в порядок свои барахлящие органы чувств. Грею озябшие ладони теплым дыханием, тру веки, избавляясь от скопившейся на ресницах влаги, и стараюсь удержаться на грани пропасти и не сорваться в плотно окружившее меня кольцо паники.
Ноги не слушаются, поджилки трясутся, но я упрямо толкаю себя вперед – к аудитории, где должно проходить занятие у тренировавшихся с Громовым пловцов. Время превращается в бесконечную спираль, а я – в каменную статую, пока лектор не отпускает студентов на перерыв и они не вываливаются дружной гурьбой наружу.
Подтянутые фигуры высоких парней выделяются на фоне менее спортивных и более низких сокурсников, и я нетерпеливо проталкиваюсь к расслабленно переговаривающимся ребятам, оттесняя в сторону пару девчонок. Бьюсь об осуждение, застывшее в глазах Артема, и откладываю беседу с ним на потом. В конце концов, к поступкам Летовой и ее решениям я не имею никакого отношения.
– Вань, – трогаю более общительного и менее агрессивного настроенного Ивана за рукав и складываю руки домиком в выстраданной просьбе. – У меня с мобильником что-то не то, можешь Тимуру передать, что я не могу с ним связаться?
Обзаведшийся татуировкой кобры на шее и повзрослевший за год молодой мужчина согласно кивает и быстро отстукивает сообщение нужному адресату. Ответ прилетает почти мгновенно, отравляя все мое существо, и заставляет покрывшегося белыми пятнами Ваньку виновато прятать взгляд.
– Не пиши ему больше, Слава. Он не хочет с тобой разговаривать, – глухо бормочет под нос угодивший не в свою тарелку парень и хмуро добавляет: – и меня больше в это не впутывай.
Иван выдергивает из моих пальцев свой рукав и скрывается за дверью кабинета, за ним торопливо протискиваются остальные студенты, а я ничего не вижу перед собой. Вместо четкой картинки белые пятна, пространство плывет, и я бессильно приваливаюсь к гладкой стене, сползая по ней вниз.
Холодно. Больно. Одиноко.
В носу нестерпимо печет, на языке полынная горечь, а в груди как будто разорвался снаряд и теперь режет мелкими осколками внутренности. Так что не выпустить толком воздух из легких и не подняться на ноги.
– Я тебя люблю, принцесса?! Я скоро вернусь?! Не грусти?!
Мое тело ломает и колотит, как от жесточайшей лихорадки. В глубине души – выжженная пустыня без намека на хилую растительность или спасительный оазис. И краем сознания я все-таки понимаю, что сама во всем виновата. Нельзя так погружаться в человека, делать его центром своей Вселенной, чтобы потом не сидеть на полу, истекая незримой кровью.
Досадно. Горько. Обидно.
Хоть плачь. Только вот слезы засохли где-то на полпути, и не могут прорвать возведенную плотину. И от этого во сто раз хуже.
– Слава, что случилось?
Озабоченный Шилов с брошенным мной на подоконнике рюкзаком наперевес, как всегда, оказывается в нужном месте в нужное время. И я позволяю себе опереться на его руку, отталкиваюсь от стены и делаю пару шагов на деревянных ногах, слегка пошатываясь. Словно мне вживили металлические протезы, и я только-только начинаю к ним привыкать.
– Жизнь… случилась.
Уродливый едкий смешок слетает с пересохших губ, пугая моего спутника, и, как ни странно, распаляет меня. В мгновение ока я заливаюсь диким неконтролируемым смехом и никак не могу замолчать. Даже, когда декан встречает нас на выходе из университета и с подозрением ведет ледяным взглядом по моей фигуре.
– Станислава?
– Здравствуйте, Ивар Сергеевич. А супруге-то про вечеринку у Бекетова рассказали?
Спрашиваю я раньше, чем успевает сработать внутренний тормоз, и прямолинейно рассматриваю сереющее лицо Рожковского. Сейчас, когда все мое существо корежит и выворачивает наизнанку, мне до безумия хочется сделать больно другим. Вытащить на свет их грязные тайны, продемонстрировать многочисленные скелеты и с удовлетворением маньяка потоптаться по больным мозолям. Чтобы плохо было не только Авериной Станиславе, но и целому гребанному миру.
