– Это все сам Брэйн рисует, – будто прочтя мои мысли, поясняет вернувшийся Мирослав, а за спиной раздается покашливание.
– Я, конечно, не люблю этого задротства, но я их не рисую, а пишу, – в низком голосе ирония, и я резко оборачиваюсь и икаю.
Мужчина, стоящий напротив, высокий. Да куда там! Он огромный. Настоящий великан, абсолютно лысый, он держится с расслабленным достоинством, а на сложенных на широченной груди татуированных руках бугрятся мышцы.
– Я Брэйн, – широко улыбается и протягивает ладонь. Вкладываю свою руку в его, и она кажется тоненькой веточкой.
– Арина, – смущаюсь, но взгляд не отвожу.
Это мой личный бзик, но я всегда смотрю людям прямо в глаза, чтобы понимали: я замечу, если будут кривиться в отвращении, но Брэйну, похоже, пофиг на мои… особенности. Только сейчас меня отпускает. Напряжение сходит лавиной, и я расслабляюсь. Брэйн на миг отворачивается, а я замечаю над его ухом татуировку – скандинавские руны, сложенные между собой в четкий и красивый узор. Видела ли я когда-то людей, настолько отчаянных, смелых и свободных, чтобы покрывать свои головы древними письменами? Никогда. Под ребрами становится щекотно, и энергия этого места, мощь, исходящая от Брэйна, перетекают ко мне, придают силы и делают отчаянной.
– Брэйн – это ведь не имя? – смелею, и татуировщик отвечает загадочной улыбкой.
– А вдруг? – подмигивает, и мне совсем тепло становится.
Какой-то он… особенный. На нем простая черная футболка, туго натянутая на массивном теле, кожаные брюки и тяжелые казаки с сотней заклепок на грубой коже. Из кармана торчит брелок, выполненный в виде крошечного серебристого мотоцикла. Очень колоритный персонаж.
– Кофе, чай? – спрашивает, указывая рукой на неприметную дверь у дальней стены. Она тоже заполнена картинами, и их хочется рассматривать бесконечно, но я не хочу никого обременять проволочками и соглашаюсь на чай.
В салоне работают три мастера. Все обильно татуированные, увлеченные. Пока идем к двери, я внимательно смотрю на их «жертв», ищу признаки адских мук на лице, боли, но замечаю лишь легкий дискомфорт, а у девушки, над рукой которой ворожит невысокий парень с зеленой челкой, так и вовсе улыбка на губах. Я очень боюсь боли, но, может быть, бывает такая, на которую можно пойти добровольно и не умереть от ужаса?
В голове проносится ураган самых разных мыслей, но тревога отпустила полностью. То ли место такое волшебное, то ли его хозяин так к себе располагает, но здесь хочется находиться как можно дольше. Брэйн распахивает дверь, которую почти не видно за его широкой спиной, входит первым, лишенный нарочитой елейной вежливости. Дамы вперед, все такое. Это его территория, на которой он полноправный хозяин.
– Присаживайтесь, молодежь, мне нужно пару звонков сделать.
Он снова подмигивает, легонько хлопает Мира по плечу и забирает мобильный с массивного стола, заваленного эскизами и какими-то документами. Я усаживаюсь в черное кресло, складываю руки на коленях, как примерная школьница, рассматриваю кабинет.
– Делать тату очень больно? – решаюсь наконец на самый важный вопрос, а Мир, откинувшись на спинку своего кресла, задумывается.
– Все зависит от места нанесения и профессионализма мастера. Мои первые татухи бил не Брэйн, и это был лютый треш. Честно, чуть не рыдал. С Брэйном проще, он умеет заряжать спокойствием.
Это я уже заметила.
– Если было больно, зачем ты продолжал их делать? – удивляюсь, потому что кажется: если в первый раз было невыносимо до слез, то зачем снова «нарываться»?
– Я мазохист, – смеется. – А если серьезно, это дело засасывает. Сложно остановиться. Все время хочется еще. Ну, либо у меня нет силы воли.
Он снова смеется, на этот раз громче. Мирослав вообще выглядит удивительно расслабленным, спокойным.
– Ты словно домой попал, – отмечаю, потому что он именно так и выглядит.
– Почти, – трет пальцем подбородок, смотрит на меня огненно, пылко. И снова ощущение, что мы оказались вдвоем во всем мире, и нить толстая натягивается между нашими взглядами, притягивает друг к другу. Только щелчок замка за спиной останавливает от того, чтобы снова не начать целоваться. Наваждение какое-то.
– Ой, я помогу, – вскакиваю, когда Брэйн входит в кабинет с большим подносом в руках.
– Она у тебя всегда такая метушливая? – Брэйн шикает на меня, и это выходит… смешно. – Вот правильно, на место садись и нечего в гостях за подносы хвататься.
Мне страшно представить, какое грозное и устрашающее впечатление своими габаритами производит Брэйн на людей низкого роста, если даже мне приходится задирать голову. Он даже Мирослава выше примерно на полголовы, а руки такие мощные, что, кажется, способны любого на части сломать.
– Вы очень большой, – констатирую факт и, улыбнувшись, возвращаюсь на место. Брэйн смеется, удивительно осторожно ставит поднос на стол, при этом не задев ни одной бумаги.
– Да уж, не маленький. Вечная морока с кроватями, приходится на заказ брать. Жаль, не со всеми потолками такой фокус можно провернуть, – Брэйн усаживается в «директорское» кресло и окидывает меня внимательным взглядом. – Моя жена говорит, что я до сих пор расту, хотя давно пора было остановиться.
В его голосе появляется тепло, которого от него никак не ожидаешь. Я слежу за взглядом Брэйна, замечаю очередной портрет синеглазой балерины в белоснежной пачке, кружащейся под падающими осенними листьями.
– Это она?
– Ага, моя Поля, – в глазах появляется нежность, которая… очаровывает.
Если можно о чем-то мечтать влюбленной девушке, то только о том, чтобы мужчина с такой нежностью о тебе рассказывал посторонним людям.
– Как она, кстати? – спрашивает Мир и настойчиво обхватывает мою руку, укладывает себе на колено. Будто я исчезну, если он перестанет меня касаться.
– Она боец, – усмехается Брэйн. – Ругается на меня, что работать ей запрещаю. А как ей разрешить, если у нее живот, как воздушный шар, и ноги отекли? Нет уж, пусть сидит у родителей, а то у меня инфаркт с ней будет. Упертая же, невозможно.
– Пацан будет?
– Пацан, – гордо заявляет Брэйн и грудь выпячивает.
Господи, это очень мило.
– Мне кажется, вы будете хорошим отцом, – говорю внезапно, сама от себя этого не ожидая, но поздно ловить слова.
Брэйн хмыкает. И будь я проклята, если на его щеках не выступил смущенный румянец.
– Мир, кстати, покажи бок, – вдруг требует, и Мирослав, улыбнувшись мне, задирает футболку.
Мамочки, вот я и увидела его торс, и он… нет, это слишком красиво. Мирослав подходит к Брэйну, поворачивается левой стороной, а тот рассматривает свежую татуировку под пленкой и удовлетворенно улыбается.
– Одно счастье для меня, когда клиенты ухаживают за татуировками. А то вечно напортачат, мылом хозяйственным помоются, а потом мастер виноват, что там все воспалилось.
Видно, это его больная мозоль, потому что он еще долго рассуждает о безответственности некоторых товарищей, а я слушаю с интересом.
– Одевайся, Мир, ты лучше меня все знаешь.
Смеется, а Мирослав, к моему разочарованию, надевает футболку.
– Так, молодежь, пейте чай и рассказывайте. Дядя Брэйн послушает.
Делает несколько оборотов вокруг своей оси, кресло под ним угрожающе скрипит, а я откашливаюсь. О чем рассказывать? Об аварии? Неловко. И так видно, что со мной что-то случилось, а сыпать подробностями я не большой любитель. Мир успокаивающе гладит мою руку, подается чуть вперед, будто бы меня от всего на свете закрывает, и говорит:
– Нужна твоя консультация как профессионала, – вкрадчивым тоном заявляет, даже немного голос понижает. – Перекрытие шрамов. Можешь по этому поводу просветить?
Брэйн склоняет лысую голову набок, сверкает татуировкой и кивает.
– Конечно. Площадь поражения, я так понимаю, значительная?
Неужели так заметно?
– У меня просто опыт, – ободряюще улыбается. – Не бойся, девочка, я могила. Все, что происходит в моей студии, остается тут и нигде больше не появляется.
