пенсии, выплаты на детей и все остальное, что подпадает под категорию «социальная политика». По сравнению с этим годом расходы изменились в большую сторону, но незначительно.
— Незначительно — это сколько?
— Пара процентов.
Итак, у меня остался последний вопрос для Никольского. Молча доедаю борщ и отодвигаю тарелку. Придвигаю пюре с котлетами. Выглядят очень аппетитно, но я уже наелась. Задумчиво верчу в пальцах вилку. Делаю глоток компота.
— У меня есть для тебя интересная тема, — врывается в мысли его голос. — Нефтяники написали мне и министру финансов письмо с просьбой дать им денег из бюджета на реализацию их инвестиционных программ.
Я смотрю на Ярослава во все глаза.
— А не обнаглели ли они!? — возмущенно выпаливаю.
— Нефтяники давно обнаглели.
— Я хочу это письмо, — безапелляционно заявляю.
— Без проблем. Только его нет в электронном виде, так что тебе нужно будет приехать в министерство.
— Когда можно?
— Когда хочешь, начиная с завтрашнего дня.
— Завтра и приеду.
— Только у меня на вечер совещание стоит.
— Во сколько мне тогда приехать?
— Часов в десять вечера.
Согласно киваю головой. Да, мне нужно это письмо, хотя я прекрасно понимаю, что Яр предложил мне его сам. Значит, ему это выгодно, как и тогда со штрафами для супермаркетов. Никольский хочет замочить нефтяников? А вот это уже действительно интересно. Нефтяники — это настоящие тяжеловесы. Они не чиновники и формально не принимают решений в государстве, но их голос имеет куда больший вес, чем голос половины министров.
— Но все‑таки у меня еще осталось право на один вопрос в обмен на тарелку моего борща, — замечаю.
— Ты можешь использовать это право.
— В другой раз.
Я решаю больше не обсуждать с Никольским работу. На сегодня достаточно. Нам приносят чай и десерты, и я прошу Ярослава рассказать мне о бейсболе. Его глаза загораются озорным огоньком, и он пускается в воспоминания о соревнованиях, на которые когда‑то ездил.
Мне по‑прежнему ничего непонятно о бейсболе, но я слушаю Ярослава с восхищением, забывая дышать. Мне хочется его слушать, что бы он ни рассказывал: хоть про бейсбол, хоть про квантовую физику. Его голос пробирается под кожу.
Это абсолютно точно и бесповоротно: мужчин умнее, интереснее, красивее и, черт возьми, сексуальнее Ярослава я за 22 года своей жизни еще не встречала.
Через полчаса Ярослав расплачивается, и мы идем к машине. Я несу в руках цветы, но уже не испытываю стеснения. Никольский, кажется, тоже. По дороге до моего дома я несколько раз опускаюсь лицом в красные бутоны и вдыхаю их умопомрачительный запах.
Неловкость все‑таки возникает. Когда Ярослав тормозит у моего подъезда.
— Спасибо за вечер, — искренне благодарю.
Мне удалось отвлечься от грустных мыслей о Косте, удалось узнать кое‑что важное по работе. Да и в целом находиться в компании Ярослава — одно удовольствие.
— И тебе спасибо, Алена. Мне нравится проводить с тобой время.
От этих слов из легких будто весь воздух вышибает. На улице уже темно, в салоне автомобиля свет не горит, поэтому я могу надеяться, что Ярослав не видит моих резко вспыхнувших щек.
Он кладет ладонь на мою спину и притягивает к себе в объятия. Целует в щеку, но задерживается на ней губами дольше положенного. Я прикрываю глаза и проваливаюсь в пучину наслаждения от близости этого мужчины. Шумно выдыхаю и обнимаю его одной рукой за шею.
Черт, что я творю…?
Ярослав зарывается лицом в мои волосы. Чувствую его горячее дыхание на затылке, оно провоцирует табун мурашек по всему телу. Внизу живота разливается приятное тепло. При живом Косте я обнимаю другого мужчину… И не просто мужчину, а источника. Нарушаю все мыслимые и немыслимые правила, журналистскую этику… Но, господи, какое же это наслаждение — находиться в его руках, ощущать тепло его тела, вдыхать его запах…
Ярослав целует меня в шею, и я резко дергаюсь, как от удара током.
— Яр… — произношу с испугом, слегка от него отстранившись.
Никольский перемещает одну ладонь мне на щеку и мягко гладит, отчего по всему телу разливается новая волна тепла.
— Алена, ты мне нравишься. — От этих слов в крови происходит резкий выброс адреналина, а сердце пускается вскачь галопом.
— В каком смысле? — задаю самый идиотский вопрос, какой только возможно в этой ситуации.
— В том самом смысле, в котором чертовски красивая и вдобавок умная девушка может нравиться мужчине.
В горле пересыхает. Я смотрю в блестящие глаза в десяти сантиметрах от моего лица и не знаю, что нужно ответить. Что он тоже мне нравится? Что я прямо сейчас в данную секунду при живом Косте хочу достать из бардачка ту самую пачку презервативов и…
— Я бы хотел проводить с тобой время. Много времени, — перебивает вихрь мыслей в моей голове. — Подумай об этом перед тем, как прийти ко мне завтра.
Моих сил хватает только на то, чтобы кивнуть головой.
В этот момент Ярослав склоняется ко мне и целует в губы. От неожиданности тело словно парализует. Никольский не обращает внимание на то, что я замерла, хотя не может этого не чувствовать. Сильнее сжимает меня в руках, еще настойчивее сминает губы. Тепло внизу живота разливается сладкой патокой, и я сдаюсь.
Обвиваю Ярослава за шею двумя руками и отвечаю на поцелуй. Его язык уже хозяйничает у меня во рту, одна ладонь в моих волосах, а вторая забирается под водолазку. Я, не стесняясь, издаю стон удовольствия. Это прекрасное безумие. Исступление, помешательство рассудка. Это желание, чистое животное желание — вот так целовать друг друга, как два сумасшедших.
Розы свалились с коленей к ногам, и это позволяет мне придвинуться к Ярославу еще ближе. Он ведет ладонью по моей спине, обжигая кожу. И только когда его пальцы поддевают застежку лифчика, я вдруг понимаю, что мы сейчас окажемся на заднем сидении вместе с той самой пачкой презервативов из бардачка.
Глава 21
В мозгу загорается
