мы засмущались еще больше. Не знаю, что чувствовала Иоланда, а я был готов провалиться сквозь землю.
– Он приходил ко мне. Сегодня ночью, – сказала Иоланда. Она сидела на кровати и смотрела на меня снизу вверх, печально улыбаясь.
– Кто приходил?
– Теодор.
– Теодор? Во сне? – Я сел рядом с ней.
– Я не знаю. Наверно, во сне. Мы с ним гуляли посреди серебристых облаков. И разговаривали. Это длилось очень, очень долго! Дни, месяцы… Годы! А потом слепящая вспышка и полная тьма.
Иоланда взяла меня за руку, и я сжал ее пальцы.
– Я почти ничего не запомнила из наших разговоров, но Теодор обещал, что со временем я все вспомню. Но самое интересное: я проснулась вот в этом красном платье, хотя ложилась спать без ничего. Во сне это было очень красиво: иногда я видела картинку словно со стороны, и мое красное платье светилось в серебристом тумане…
Мы соприкасались плечами, у меня кружилась голова от близости Иоланды – я чувствовал тепло ее тела, запах ее волос. Я обнял ее за плечи. Иоланда улыбнулась мне и сказала:
– Только ты не переживай из-за разницы в возрасте, ладно? Тем более что ее и нет вовсе.
– Как же нет, когда…
– Послушай! Первый раз ты родился тридцать семь лет назад, да?
– Почти тридцать восемь.
– А второй раз – после аварии. Пять лет назад.
– Уже шесть.
– Берем среднее арифметическое: тридцать восемь плюс шесть разделить на два получается двадцать два! Так что мы ровесники.
– Ловко. Мне это в голову не приходило.
Она погладила меня по щеке и тихо сказала:
– Но тебе придется быть терпеливым со мной. Я ничего не умею. Никогда еще не была ни с кем так близко, понимаешь?
– Никогда? – растерянно переспросил я.
– Даже ни с кем не целовалась. Ты будешь первым.
И тут со мной что-то случилось. Мысль о том, что до сих пор еще ни один мужчина не касался Иоланды, привела меня в восторг. Да что там, просто свела с ума! И я решительно потянул вверх подол красного платья Иоланды.
Она засмеялась:
– Подожди, сейчас!
Встала, сняла через голову платье, под которым ничего больше не было, и вернулась ко мне…
Спустя четверть часа я пришел в себя и испытал прилив мучительного стыда: Иоланда же сказала, что это для нее впервые, а я! Вместо того чтобы быть нежным и терпеливым, накинулся на бедняжку, как зверь, какой ужас! Позор мне! Я осторожно покосился на Иоланду – она лежала с закрытыми глазами и… улыбалась!
– Как ты? – тихо спросил я и поморщился: пошлее вопроса не придумаешь.
– Хорошо, – ответила Иоланда и повернулась ко мне, открыв глаза. Они сияли.
– Правда? – я совсем растерялся.
– Если честно… Я, конечно, не испытала какого-то особенного удовольствия. – Иоланда рассмеялась, увидев выражение моего лица. – Но это было потрясающе! Словно я попала в ураган. Меня подхватило и понесло порывом сильного ветра. Сильного страстного ветра. Знаешь, я даже не предполагала, что ты можешь быть таким!
Я выдохнул: вроде бы все не так плохо.
– Но… Я не сделал тебе больно?
– Ну, если немножко. Но это неважно. Больно, хорошо, плохо, сладко, приятно – это все не о том. Нет такого слова, чтобы объяснить. Ведь это из-за меня ты превратился в ураган! Я счастлива. А все прочее потом.
– Знаешь, я давно хотел признаться… Я подслушал ваш разговор с Кваном.
– Я так и знала!
– Долго обдумывал. Кажется, я понимаю, что ты имела в виду, говоря о равенстве любящих.
– Правда? А то я сама не очень понимаю. Просто чувствую, что так надо.
– В языке амазонских индейцев яномами нет слова «любовь». Они говорят не «я люблю тебя», а «я заразился тобой». Или «часть тебя теперь живет во мне». Понимаешь? Часть тебя – во мне. То есть мы – одно целое. И какое тогда может быть неравенство? Например, у правой и левой руки?
– Как правая и левая рука твоя душа моей душе близка. Мы смежены, блаженно и тепло, как правое и левое крыло, – нараспев прочитала Иоланда. И, помолчав, добавила: – Но вихрь встает, и бездна пролегла от правого до левого крыла [4]…
– Нет уж, – сказал я. – Никаких таких вихрей нам не надо! И никаких бездн.
– Ну, если только ты сам опять превратишься в вихрь…
– Превращусь! Но не прямо сейчас. А то у тебя уже глаза закрываются.
– Ага…
А я спать не мог. Полежал немного, потом осторожно встал, подумав, что надо бы позвонить Квану, а то уже половина восьмого. Придется звонить по мобильнику Иоланды, свой-то я забыл дома. Молодец, что скажешь. Кван, конечно, сразу сообразил, в чем дело:
– Никак тебя можно поздравить? Вас обоих?
– Можно.
– А ты сейчас где вообще?
– У Иоланды.
– И если я правильно понимаю, вас можно сегодня не ждать в кафе?
– Ну да. Скорее всего. А ты объяви санитарный день!
– Еще чего! Прекрасно мы без вас обойдемся, я еще одного племянника вызову, а Зинуля поработает официанткой.
– Спасибо, друг! – прочувствованно произнес я.
– Да не за что, обращайся!
И, помолчав, добавил:
– Я очень рад за вас. Очень.
А до кафе мы все-таки дошли. Мало того, даже забабахали праздничный ужин, благо было целых два повода для праздника: один – это мы с Иоландой, а другой устроила нам Капустка. Конечно, первым делом мы отправились к ней. И какой же сюрприз нас ждал! После бурных взаимных восторгов и объятий Капустка хитро прищурилась и сказала:
– А вот вам и подарочек! Смотрите!
И она, опершись на поручни, с явным усилием подняла себя из коляски.
Сказать, что мы были потрясены, значит, ничего не сказать. Я всегда знал, что у моей дочери сильная воля и крепкие руки: она очень серьезно упражнялась, и я надеялся, что со временем она сможет хоть как-то передвигаться на своих ногах, но чтобы так скоро! Нет, передвигаться Капустка пока не могла, только стоять, но лиха беда начало.
Если вы думаете, что во всеобщей эйфории мы забыли о погибшем Теодоре и бедном Анджее, то вы ошибаетесь. Вечером, прежде чем начать праздновать, мы почтили память Теодора минутой молчания. На следующий день мы поставили в уголке маленький столик с табличкой «Зарезервировано для Теодора».
На похороны летали только мы с Иоландой. Все было очень скромно, как и хотел Теодор. Через некоторое время Анджей приехал к нам, и я по совету Иоланды сразу же подключил его ко всякой бумажной работе: договора, акты, счета. Скоро наша документация была приведена просто в идеальный порядок, а Анджей так и прижился у
