А когда я уже натянула сапоги и взялась за ручку двери, Дима вдруг зарычал подскочил и с силой отшвырнул меня от двери. Я бы улетела в другой конец коридора, но он удержал меня и сжал в своих руках, так что у меня затрещали ребра.
— Ну уж нет, — зашипел он, — я никуда тебя не отпущу, Даша. Хватит! Я уже устал быть добрым. Ты моя. И ты будешь о мной. И прекрати устраивать истерики по поводу моего прошлого. Я не восемнадцатилетний пацан. Мне тридцать пять, Даша! И баб у меня было больше, чем у нас с тобой обоих пальцев на руках и ногах. И это полный идиотизм устраивать сцены ревности! Тебе не достаточно, что сейчас я только с тобой?! Что я превратился в доброго дядюшку?! А я ведь не такой, Даша! Я совсем не такой! Но я старался быть таким, как ты хочешь!
Он орал и тряс меня как грушу. А я ничего не понимала. О чем он говорит? Что он старался? Он предал меня. Предал. Давным-давно. Он оставил меня. Ту, что считал своей дочерью. Ту, что до сих пор считает своей дочерью. А я ждала. А я любила. И сейчас тоже люблю. Не смотря ни на что.
И наконец-то я смогла плакать. Но даже эти слезы не несли облегчения. Меня трясло так сильно, что Дима даже испугался. Я почувствовала это в его судорожных движениях, когда он начала раздевать меня.
— Даша, — пытался он меня успокоить, — прости, прости меня. Я сорвался. Прости, девочка моя. Только не плачь, Дашенька. Тише, маленькая моя. Тише. Все хорошо.
А я не могла успокоиться. Это была истерика. Я не могла сказать ни слова, захлебываясь в рыданиях, и тяжело со всхлипом дышала, потому что горло все так же сжимал спазм, а тело колотили судороги. И продолжалось это, кажется, целую вечность.
А Дима держал меня на руках, как ребенка, шептал что-то успокаивающее и поглаживал рукой по спине.
Постепенно меня стало отпускать. Не потому что боль стихла, нет. Просто от усталости. Рыдания стихали, но им на смену пришел смертельный холод. Я никак не могла согреться, меня трясло так, что Дима прямо со мной на руках заметался по комнатам, снял с меня остатки одежды и прижал к своей голой груди, делясь теплом. И сверху закутал нас обоих в одеяло.
— Держи, — он сунул мне в руки стакан с водой, — пей, девочка моя, тебе нужно.
Я стучала зубами об край стакана и никак не могла сделать ни одного глотка. Дима сел на диван и помог мне попить, после стольких слез мне было нужно, я вся высохла. Пить и рыдать одновременно ни у кого еще не получалось, и я совсем успокоилась. Теперь только длинно всхлипывала и тряслась от нервной дрожи.
И прижималась к Диме. Изо всех сил. Не смотря на то, что я больше всего на свете сейчас хотела, чтобы мы никогда не встречались, именно он нужен был мне больше всех на свете. И тепло его тела, согревало меня, разжимая напряженные мышцы, и его объятия давали такое необходимое мне ощущение защищенности и безопасности. И я обхватила его руками, чтобы никто не мог нас разлучить. А они никак не хотели держаться в нужном положении. Падали. У меня не хватало сил даже обнимать самого дорогого человека. Мне даже моргать было трудно. И я закрыла глаза.
— Даша, девочка моя, — шептал Дима мне в макушку, слегка покачивая на коленях, — что же ты делаешь, глупая. Разве же можно так плакать из-за ерунды. Дурочка моя. Даша. Прости. Прости, что накричал. Я так испугался, что ты уйдешь, и не сдержался. Прости. Обещаю, я никогда больше не повышу на тебя голос. Только не надо так плакать. Слышишь? Я же сам чуть с ума не сошел от паники. Я же не знал, что делать. Даша. Я же люблю тебя, глупая. Неужели ты так до сих пор ничего не поняла? Я люблю тебя так, как никогда никого не любил, моя девочка.
Я открыла глаза и взглянула на него, было страшно от того, что это мог быть просто сон. Или шутка. Но нет, Дима смотрел на меня серьезно. Он не шутил, он на самом деле чувствовал то, о чем говорил.
— Я тоже люблю тебя, — ответила я непослушными губами, — всю жизнь… буду любить только тебя, — исправилась в последнее мгновение.
— Даша, — выдохнул он и поцеловал меня. Вода? Нет. Поцелуй любимого вот что было нужно мне, чтобы снова стать живой.
Поцелуи согрели меня очень быстро. И мне стало жарко, очень жарко. И откуда-то взялись силы ответить. А Дима был очень нежен. Он касался меня слегка дрожащими ладонями, как будто бы в первый раз. Все было так, словно вот сейчас мы открыли новую страницу наших отношений, словно наше признание изменило нас обоих, снова открывая перед нами огромное неизведанное и бесконечное пространство новой вселенной Мы. И наше будущее в этом новом мире виделось нам обоим бесконечно счастливым и безоблачным.
Глава 37
Мне было хорошо. Спокойно. Несмотря на то, что сейчас я казалась себе опустошенной не только морально, но и физически.
Я почти дремала на плече Димы, который обнимал меня и поглаживал по обнаженной спине теплой ладонью. Мы молчали. Мы, вообще, очень часто с ним молчали, словно наше общение происходило в каких-то других сферах. От и сейчас, я знала, что ему хорошо, что нам хорошо.
Когда-то я ходила на бесплатный урок по медитации. И мне кажется, именно в такое состояние пыталась погрузить нас преподаватель. Когда внешнее неважно, когда все твои ощущения внутри тебя самой. А в нашем случае, внутри нас обоих.
И даже трель телефона пробилась в высшие сферы не скоро. Звонила бабушка. Из-за истерики я совсем потерялась во времени. Дима дотянулся до моего телефона первым, потому что тот как-то оказался на полу с его стороны кровати.
— Бабушка, — прочитал он, — хочешь, я отвечу?
Благодаря Мы, я знала, что он делает это из лучших побуждений, потому что у меня совсем не было сил. Но…
— Нет, — схватила я телефон и выскочила из спальни. Страх, что Дима узнает правду, оказался сильнее бессилия. И только краем глаза увидела, как во взгляде Димы мелькнуло что-то темное. Нехорошее. Если бы мне хватило сил подумать, то я бы непременно это сделала. Но я даже не смогла притвориться, что все хорошо в разговоре с бабушкой, и она не на шутку встревожилась, уловив что-то в моем голосе.
— Все хорошо, бы, правда, — лепетала я в трубку, прислонившись к стене, чтобы не упасть, — все хорошо, ба. Нет, ничего не болит. да. Все хорошо. Правда. Просто очень устала.
Я говорила привычными фразами, почти не задумываясь, и не слушая бабушкины вопросы. Больше всего я хотела закончить разговор, чтобы уже лечь и уснуть. И я машинально отвечала да, на бесконечные бабушкины вопросы о том, все ли у меня хорошо. И когда она стала прощаться с облегчение положила трубку. И едва ли не ползком вернулась к Диме. Спать.
А он тяжело вздохнул и прижал меня к себе. Это было последнее, что я запомнила.
Утром я проснулась одна. Димы не было, и только на подушке лежала записка: «Даша, у тебя сегодня выходной. Тебе нужно отдохнуть. Выспись хорошенько. Прислуги сегодня не будет, я все отменил, так что тебя никто не побеспокоит. В обед я приеду, сходим куда-нибудь пообедать. Люблю тебя, моя девочка»
Я тихо засмеялась, уткнувшись в подушку. Как же смутило меня сегодня это его признание в любви. И что-то екнуло внутри, сжимаясь от страха, что все это сон. Я даже ущипнула себя. Нет, не сон. Это правда. Мне все это не приснилось, Дима меня любит. Любит. Это все на самом деле.
Я снова засмеялась и растянулась на постели, в которой провела столько прекрасных ночей, раскинув ноги и руки в стороны. ДИМА МЕНЯ ЛЮБИТ! Кричала я изо всех сил, так чтобы мой голос долетел до самых дальних уголков пространства моего сознания. Чтобы каждая клеточка моего тела, и каждая грань моего сознания услышала и приняла это. Он меня любит.
И тут меня осенило. Я даже села на постели. Дима любит меня, такую, какой я стала. Он же не знает, что его «дочь» и я — одно лицо, для него это совершенно разные люди. И значит он любит именно меня, меня. А не воспоминания о прошлом, как это было у меня в какой-то мере. Я ведь понимала, что Дима сейчас совсем другой, и я любила его таким, какой он стал, но в то же время часть меня до сих пор чувствовала себя ребенком рядом с ним, не понимая и не принимая, что я для него взрослая. Не ребенок. Совсем не ребенок. И никогда им не была.
