состоянии, то вряд ли вспомнит, но мало ли… Хоть буду понимать, насколько глупо сейчас прятаться. Может, уже и не ищет никто, забыли про нас. Хотя, если Ванька реально ничего не утаил больше, то искать должны. Например, органы правопорядка. Пусть не очень активно, но хотя бы опросить обязаны родственников, друзей… И, опять же, надо помнить про тех мужиков, что уложили на больничную койку Иваныча… Если одно с другим связано, конечно, потому что сейчас, по прошествии небольшого времени мне все больше это все начинает казаться бредом, натянутой совой на глобус…
Я отбрасываю сигарету, разворачиваюсь к подъезду, захожу уже, и вижу, как по двору ползет темная машина с тонировкой. Вполне возможно, что она тоже не имеет отношения к нам, но пуганный заяц внутри бьет лапами, заставляя быстро забежать на второй этаж и оттуда из окна подъезда пронаблюдать за выгрузкой двоих мужиков с переднего сиденья машины.
Тех самых мужиков, что приезжали к больнице…
Замираю в шоке буквально на секунду, потому что из головы все к чертям вылетает, слишком уж перепад сильный, но затем прихожу в себя и молча рву наверх, даже не пытаясь по пути придумать, что дальше делать буду. Забаррикадироваться в квартире? Вызвать полицию? Позвонить Хазарову? Последнее особо смешно, потому что телефон мне никто не озаботился оставить, а я слишком гордая и дура, чтоб самой приставать и спрашивать. Вот теперь и расплачиваюсь за это.
Дверь в квартиру открыта, забегаю, натыкаюсь сходу на дико расстроенного Ваньку, моющего чашку в кухне.
— Мама где? — спрашиваю, заглядывая в комнату. Вижу тело на диване и понимаю, что могла бы и не спрашивать. Слабый, измученный токсинами организм, получив небольшую дозу спиртного, ожидаемо впал в прострацию и вырубился.
— Там утренние приятели, — коротко поясняю Ваньке, — дверь есть чем подпереть?
Он бледнеет, роняет чашку, бросает взгляд на мать.
Прикусывает губу.
— В подъезде уже?
— Наверно…
— Валим к Паше.
— Куда???
Вопрос я задаю уже на бегу, следуя за Ванькой на выход. Мы запираем дверь на ключ, тревожно прислушиваясь к шумам в подъезде, и шустро поднимаемся на этаж выше.
Ванька толкает дверь, такую же хлипкую на вид, как и в его квартире, и мы оказываемся в невероятно загаженной прихожей.
Пока я оглядываюсь, Ванька торопливо закрывает дверь и прижимается ухом к полотну. Смотрит на меня огромными в полумраке, тревожными глазами:
— Идут… — шепотом комментирует ситуацию.
Потом отлипает от двери и идет в комнату через завалы мусора.
Я следую за ним, осматриваясь, хотя особо смотреть-то не на что. Еще одно грязное до невозможности социальное жилье. И обстановка практически такая же, как и этажом ниже, в Ванькиной квартире. И даже тело на грязном диване имеется!
Я разглядываю это тело, с легкой опаской, потому что, судя по вони и внешнему виду, оно тут давненько. И не факт, что живое.
Ванька же, бросив короткий взгляд на хозяина квартиры, говорит равнодушно:
— Это Паша.
— Ага… — киваю я заторможенно, — а он живой вообще?
— Живее всех, — усмехается Ванька невыносимо взросло и от того пугающе. Сейчас он меньше всего походит на десятилетнего ребенка, словно опасность и события последних дней вымыли из него этот чистый флер детскости. — Пошли выше, а то могут и сюда прийти.
— Куда выше? — удивляюсь я, и Ванька топает на балкон, не застекленный, с железной лестницей, уходящей на чердак.
— А мы оттуда куда выйдем? — я с сомнением смотрю на лестницу, оценивая ее хлипкость и общий уровень опасности. Зашкаливающий, на мой взгляд. Хотя, с другой стороны, оставаться здесь тоже опасно…
— Выйдем, — кивает Ванька, бесстрашно взбираясь по лестнице, — давай, не тормози.
Делать ничего не остается, реально тормозить нельзя сейчас, потому следую за Ванькой, прямо через окно чердака.
Спрыгиваю на бетонные перекрытия и оглядываюсь, невольно раскрывая рот. Пространство, довольно значительное, все сплошь уставлено кадками с растениями. Зелеными, прекрасно себя чувствующими сейчас, с вполне однозначными, очень даже узнаваемыми листьями…
Причина коматоза Паши становится понятна.
Ванька, привычно закрыв окно, топает к выходу с чердака, тихонько комментируя:
— Тут можно через крышу в любой подъезд пройти, сейчас до крайнего доберемся и все, нас и не увидят. Машину они же у подъезда, наверно, оставили?..
— Ага… — я догоняю Ваньку, спрашиваю, — слушай, а ты в курсе, что это?
Он косится на меня опять невероятно по-взрослому, с усталой снисходительностью. Кивает.
— Но… Ты же понимаешь, что это противозаконно? Его посадят…
— Кто? — усмехается Ванька, — те менты, что за долей приезжают каждый месяц?
Больше вопросов я не имею, просто молча топаю рядом с Ванькой, размышляя, в какой момент мой мир, который я и без того считала довольно сложным, стал еще сложнее?
Ванька же, покосившись на меня опять, считает нужным пояснить:
— Пашка нормальный, вообще-то… И мне помогал баблом пару раз, когда в себе был…
Я это не комментирую, оставляя при себе мнение о “доброте” наркодилера. Это сейчас у него трава, а потом пойдут в ход другие вещества, более дешевые в изготовлении и убойные по составу. Я навидалась “солевых” в своей жизни, знаю, за какой срок человек, использующий их, превращается в биомассу.
И вполне однозначное соседство Ваньки прогнозирует его вполне однозначное будущее…
Злобно сжимаю губы. Нет уж! Обломитесь!
Это, конечно, не мое дело и чужой ребенок, и вообще, всех не спасешь и стоит ли начинать…
Но почему-то именно сейчас, на этом пыльном чердаке, невероятно ясно осознается, что, если я не вмешаюсь, причем, даже не в эту конкретную ситуацию, тут-то без вариантов, по полной программе уже вмешалась, а вот вообще, в жизнь одного конкретного чужого ребенка… Если оставлю все, как есть, продолжу вялотекуще , серединка-наполовинку, что-то делать и не делать… То вот этого Ваньки, веселого, смелого, доброго, такого еще по-детски чистого и в то же время слишком уж взрослого… Его не станет. Год-два — и не станет! Потому что некому помогать, кроме соседа-наркомана, в будущем, наверняка, способного легко подсадить на дозу. Это — самое логичное и, значит, самое реальное развитие событий.
— Все, спускаемся, — командует Ванька, ныряя в проем, я за ним, и
