Даже очень знакомого…
Я вглядываюсь в одутловатое лицо женщины, пытаясь понять, не обман ли зрения у меня. Она реально знает Хазарова?
Краем глаза отслеживаю внимательно смотрящего на мать Ваньку. Он замирает у дивана встревоженным тушканчиком, лицо вытянуто, бледное, губа нижняя прикушена.
До меня доходит, что все это время, пока ехали, а, может, и раньше, пока искали Хазарова, пробивались к нему, разговаривали, Ванька боялся. Отчаянно боялся… Да, наверно, любого исхода событий. Он же не дурачок, вполне сам мог дойти до мысли, что мать говорит неправду про отца. Отрицать — это одно, а вот обдумывать ситуацию, прикидывать варианты, бояться, наконец… Это другое. И вот теперь момент истины…
Тамара моргает с недоумением, проводит по лицу ладонью, словно остатки сна снимает или проверяет, реальность ли, а затем усмехается пьяно и зло:
— Чего приперся, Хазаров?
Сбоку выдыхает Ванька, и не понять, чего в его выдохе больше: сожаления или облегчения. Ну, а у Хазарова на каменной физиономии ничего не прочесть. Если и удивлен, что Тамара его знает, то вида не подает. Стоит, смотрит на нее, сунув руки в карманы брюк, ждет… Чего-то. На вопрос не реагирует.
Тамара, между тем, оглядывается, замечает меня, останавливается на Сером, удачно косплеящим выражение лица хозяина, избегает сына, стыдливо возвращаясь опять к Хазарову и повторяет с жалкой агрессией:
— Чего надо тебе, спрашиваю? Сына? Не отдам! Пошел ты!
— Как мы с тобой познакомились? — неожиданно задает вопрос Хазаров, и Тамара, замолчав, с недоумением всматривается в его лицо, а затем каркающе хохочет, заваливаясь обратно на грязную простынь:
— Ты меня не помнишь… Не помнишь… Вот умора…
— Ма-а-а-ам… — с мукой в голосе тянется к ней Ванька, и у меня сердце начинает ныть от боли за него. Не должен ребенок видеть маму в таком состоянии, не должен! Никакая правда этого не стоит!
— Сы-ы-ы-на, — поворачивается к нему Тамара, — глянь, папка-то меня и не помнит!
И заходится дурным хихиканьем, больше похожим на бред сумасшедшей.
— Мам, прекрати! — Ванька, тянет к ней руки, и я, не выдержав, кидаюсь к нему, перехватываю, пытаюсь обнять, отвернуть лицо от жуткого зрелища катающейся по кровати в пьяной истерике матери. Ванька трепыхается, стараясь вывернуться, но я не пускаю.
Смотрю поверх его макушки в непроницаемое лицо Хазарова, оказывается, давно уже бросившего разглядывать Тамару и теперь изучающего нас с Ванькой, и, злобно поджимая губы, киваю на диван:
— Прекратите это!
С какой стати командный тон по отношению к Хазарову, непонятно. Так же непонятно, почему он не реагирует так, как должен бы, то есть не посылает меня в пешее эротическое, а, коротко кивнув, переводит взгляд на Серого.
Тот понятливо исчезает на кухне и через полминуты возвращается обратно с кружкой воды, которую с размаху выплескивает на беснующуюся Тамару.
Удивительно, но этого простого действия хватает, чтоб прекратить истерику.
Тамара затихает, затем со стоном садится на диване, вытирет лицо ладонями. Я перестаю держать голову Ваньки, но предусмотрительно не отпускаю его. Придерживаю, поглаживаю ободряюще по худой спине.
— Говорить можешь? — все так же безэмоционально и сухо спрашивает Хазаров.
Тамара кивает, неожиданно принимается икать, и Серый, моментом сгоняв опять на кухню, выдает ей кружку с водой.
Мы ждем, пока Тамара попьет, и в комнате слышны только сиплое дыхание ее, булькание воды в кружке и равнодушное тиканье дешевых настенных часов советской сборки.
— Как мы с тобой познакомились? — опять задает все тот же вопрос Хазаров.
— Я у тебя работала, — отвечает Тамара, усмехаясь, — служебный роман…
— Я тебя не помню, — коротко роняет Хазаров, — совсем.
— Ну… Я чуть-чуть изменилась, да, — отворачивается Тамара, — тогда красивая была… У всех слюни капали…
— Где ты на меня работала? — перебивает ее Хазаров.
— В “Трех топорах”, — Тамара, кряхтя, принимается сползать с дивана, халат бесстыдно задирается, обнажая синюшные бедра, и мне опять хочется отвернуть от этого зрелища Ваньку. А Тамара, даже не замечая своего положения, спускает ноги с кровати, упирает локти в колени, а голову в ладони. Видно, что ей нехорошо, и мозги с трудом соображают.
Хазаров опять смотрит на Серого, и тот притаскивает с кухни початую бутылку пива.
— Ей не надо сейчас спиртное, — вмешиваюсь я, — у нее организм переполнен токсинами, ей необходимо от них избавиться, а не травиться еще сильнее…
— Ты врач? — спрашивает Хазаров без особого интереса, и я неопределенно пожимаю плечами:
— Нет… Медсестра в реанимации…
После этой фразы Хазаров удостаивает меня еще парой секунд своего внимания, а затем опять возвращается к Тамаре. Он все взглядывается и вглядывается в нее, наверно, силясь пробудить в памяти события десятилетней давности, и непонятно, есть результат или нет, по роже-то ничего не видно.
А Тамара, жадно глядя на бутылку, протягивает требовательно руку. И Серый, покосившись сначала на меня, а затем на индиффирентную рожу Хазарова, отдает ей пиво.
Я только взгляд отвожу, едва удерживаясь, чтоб плечами не пожать. Настаивать на своей правоте я не собираюсь, бесполезное это дело, давно уже убедилась.
Хазаров терпеливо дожидается, пока Тамара выпьет пива, и приказывает:
— Говори.
— А чего говорить-то? — матери Ваньки после пива заметно легчает, она усаживается поудобнее, словно невзначай задирая короткий подол халата еще выше, смотрит на Хазарова с усмешкой. — Ты все равно не помнишь…
— Зато ты, похоже, слишком много помнишь… Или сочиняешь… — нейтрально отвечает Хазаров, — например, как я тебя насиловал.
— А че, не так? — с неожиданной агрессией рявкает Тамара, — не так? Напоил и… это самое… А я, между прочим, невинная была-а-а-а…
Она плаксиво кривит губы, Ванька сопит в моих руках, а мне дико хочется прервать этот бред! Ну понятно же, что спектакль дешевый! Всем понятно, включая десятилетнего ребенка! Зачем она так? Ему же стыдно безумно!
Хазаров молча смотрит концерт, затем стреляет взглядом в белое, напряженное лицо Ваньки и холодно обрывает актрису:
— Хватит. По существу. Когда, во сколько и так далее.
— Не помню я, — вяло машет ладонью Тамара, у которой, как я и говорила, выпитое пиво пошло гулять по организму, затормаживая и без того не особенно активные процессы жизнедеятельности, — ты вышел как раз, радостно трахал все, что движется… А что не движется, двигал и трахал…
Ванька сопит все сильнее,
