не выспавшись. Но, по крайней мере, я смогу вздремнуть в самолете.
Я надела резинку для волос на запястье, затем бросила последний взгляд в зеркало. Да, я выглядела дерьмово. В последний раз я выглядела так ужасно много лет назад. Таким было мое лицо в течение нескольких недель после переезда в Нью-Йорк.
Как будто душевная боль была такой огромной, что не могла оставаться внутри. От нее белела кожа. Вваливались щеки. Она давила мне на плечи, как кирпичная кладка.
Ультиматум Тобиаса звенел у меня в голове. Из-за этого было трудно трезво мыслить, потому что хуже всего было то, что…
Он был прав.
Я цеплялась за глупую надежду, что моей жизни не придется меняться. Но ничто в моей жизни не было нормальным. Я не могла таскать ребенка с собой из города в город. Я не могла сохранить свою работу и быть матерью.
Он был прав. Я знала, что он был прав. И знала это уже неделю.
И все же прошлой ночью, даже после всех этих слов, он не попросил меня остаться. Он хотел только ребенка. Не меня.
Я вытерла щеки, шмыгая носом. Затем собралась с духом, надела парку и собрала чемодан. Нет, я не могла работать вечно, по крайней мере, не в том же качестве. Но я не собиралась увольняться сегодня. Я не собиралась увольняться и завтра.
Я поеду в Лондон, дам себе время оплакать потерю карьеры, а затем разработаю план ухода. Пришло время обновить мое резюме.
Волоча за собой чемодан, я перекинула лямку рюкзака через плечо и покинула гостевую спальню Тобиаса. Превратит ли он ее в детскую для ребенка?
Я сжала челюсти, чтобы сдержать эмоции, которые рвались наружу, пока шла по коридору.
На кухне меня встретил запах кофе. Тобиас стоял у раковины спиной ко мне и смотрел в окно, выходящее на его задний двор.
Поставил бы он там качели? Или, может быть, домик для игр? Превратил бы он этот дом в рай для детей, чтобы у меня не было шансов конкурировать?
Тобиас повернулся, его взгляд метнулся к моим сумкам.
— Я помогу тебе загрузить их.
— Справлюсь сама. — Я вздернула подбородок. — Спасибо, что разрешил мне оставаться здесь на этой неделе. Я разобрала постель. Полотенца в корзине.
Он кивнул.
— Ценю это.
Мое сердце отбивало удары при каждом шаге к входной двери. Я повернула ручку, но прежде чем успела выйти, у меня из рук вырвали чемодан.
Тобиас стоял там, так близко, что я чувствовала запах его одеколона. Я втянул его в себя, задержала на долгое мгновение, затем выдохнула.
Он следовал за мной по пятам, когда я вышла на холод, мое дыхание поднималось белым облачком, когда я пересекала чистый тротуар. Должно быть, он почистил его лопатой, пока я была в душе. Он также очистил от снега мою машину.
Я нажала на кнопку багажника, отступая в сторону, чтобы он мог загрузить мой чемодан. Затем я закинула свой рюкзак и встретилась с ним взглядом.
Эти голубые глаза были похожи на сапфиры, сверкающие на утреннем солнце. Его кадык дернулся, когда он сглотнул.
— Позвони мне.
— Позвоню.
Он изучал меня, темные круги и тусклую кожу, наморщив лоб.
— Ева, я…
— Не надо. — Мой голос дрожал. — Пожалуйста, не надо. Мне нужно идти.
Я висела на волоске. Я не могла с ним поссориться, только не снова.
— Хорошо. — Он отодвинулся с моего пути, чтобы мы не соприкасались, когда я протиснулась мимо него и поспешила к двери со стороны водителя.
Я скользнула внутрь, холод с сиденья просачивался сквозь мои джинсы.
Тобиас уперся руками в крышу и наклонился, когда я вставила ключ в замок зажигания.
— Мне жаль. Как бы то ни было, я сожалею о том, что сказал прошлым вечером.
Слезы подступили к глазам, поэтому я просто кивнула и повернула ключ.
— Прощай, Тобиас.
Его руки опустились по бокам, и он отступил.
— Прощай, Ева.
Еще одно жалкое прощание.
Я не позволяла себе смотреть на него, когда выезжала задним ходом с подъездной дорожки. Я не позволяла себе смотреть в зеркало заднего вида, когда мои шины хрустели по свежему снегу на его подъездной дорожке. Я не позволяла себе думать, что на его лице было сожаление, когда он прощался.
Эта неделя выдалась эпической, от той дурацкой песни до вчерашней ссоры.
Мне следовало остаться в своей пустой квартире. Нам следовало соблюдать границы. Прошло слишком много времени, чтобы мы могли прыгнуть в постель вместе. Возможно, он знал меня лучше, чем кто-либо другой, но это не означало, что я была той же молодой женщиной, какой была в колледже.
Мы отдалились друг от друга. Мы стали разными людьми.
И теперь нам нужно было придумать, как стать родителями.
Мили до аэропорта пролетели как в тумане. Я не могла сосредоточиться, но в частых переездах был и плюс. Я передвигалась по аэропорту с механической легкостью, проверяя свой багаж и ориентируясь в системе безопасности. Большинство кресел у выхода на посадку были заняты, но я нашла свободное место у окна.
Напротив меня сидела пожилая пара. Я встретилась взглядом с женщиной, и в нем было столько жалости, что я поморщилась. Ладно, возможно, я выглядела хуже некуда. Стюардессы, вероятно, спросят, все ли со мной в порядке.
Я выдавила из себя натянутую улыбку для женщины, затем повернулась боком на сиденье, подтянув ноги к груди, чтобы смотреть наружу.
Наземная команда была занята погрузкой чемоданов на ленту конвейера. Один мужчина в неоновом жилете размахивал двумя оранжевыми палочками. Много лет назад мама объясняла нам, как пилоты ориентируются по линиям взлетно-посадочной полосы и маркерам.
В какой аэропорт она полетит сегодня? Чувствовала ли она когда-нибудь грусть, приезжая в этот аэропорт? Потому что мне было грустно. Каждый раз.
Я смотрела на работников, не отрывая взгляда от стекла, когда начали капать слезы.
Это было так чертовски знакомо. Это было так же, как в тот день, когда я улетала в Нью-Йорк.
Я снова сидела в синем виниловом кресле. Снова плакала в аэропорту Бозмена и смотрела на Боинг-737 с сердцем, разорванным на конфетти.
Моя рука нашла живот. Я прижала ее к нему, зажмурив глаза.
Совершала ли я огромную ошибку? Пожалею ли я об этом решении?
С Нью-Йорком у меня не было и тени сомнения. Да, я была опустошена и сломлена из-за Тобиаса, но, когда сотрудник на входе на посадку позвал меня, я выпрямилась, вытерла лицо и села в самолет.
Сегодняшние сомнения парализовали меня. Они
