Ознакомительная версия.
Она тихо открыла дверь своим ключом, не снимая сапог, заглянула в кухню. Мама так же сидела за столом в темноте, сцепив перед собой руки с такой силой, что побелели костяшки пальцев. Не мигая смотрела в угол, где висела маленькая иконка Казанской Божьей Матери. «И остави нам долги наши, яко же и мы оставляем должникам нашим...» – уловила Сашка своим чутким слухом ее еле слышный шепот. Потом протянула руку к выключателю, зажгла свет.
Мама вздрогнула, испуганно уставилась на нее, прижав руку к груди:
– Господи, напугала... Я и не слышала, как ты вошла.
Сашка как была, в сапогах и куртке, села рядом с ней на кухонный диванчик, молча и долго смотрела в тревожные глаза с расширенными зрачками, сильно припухшими красными веками, в отечное от слез лицо. Такое знакомое и незнакомое... Вот видны морщинки вокруг глаз, резко обозначившиеся и на лбу, и на переносице, а вот несколько ярких седых волос в черной кудрявой пряди, прилипшей к мокрой щеке...
– Мам, давай покурим...
Видимо, уловив каким-то образом ее новое состояние и словно боясь спугнуть его неосторожным движением, Соня медленно вытянула из лежащей на столе пачки сигарету, сунула ее в рот, потом так же медленно протянула ей открытую пачку:
– Сашенька, а ты уже давно куришь?
– Да нет... Умею вообще-то, но не курю. Правда не курю. Так чего-то, захотелось с тобой вместе посидеть...
– Спасибо, Сашенька...
– За что?
– Сама не знаю. Все равно спасибо. Ты прости меня, дочь! За все прости...
Сашка вдруг почувствовала, что сейчас расплачется. Громко, сладко, навзрыд, с причитаниями, так, как никогда не плакала за все свои чуть не полных восемнадцать лет. Господи, сколько ж они слез пролили за последние дни! Она бы и правда расплакалась, если б не хлопнула дверь в прихожей и не вошла б на кухню рассерженная Мишка, не выхватила у нее изо рта недокуренную сигарету и не принялась, пытаясь затушить, яростно и неумело тыкать ею в переполненную окурками пепельницу.
– Не привыкай курить! Чтоб я тебя не видела больше с сигаретой! Хватит с нас и твоего стриптиза!
Плакать расхотелось. Она смотрела на разъяренную Мишку, чувствуя, как внутри начинает разливаться странное спокойное тепло. Потом всего лишь на миг переглянулась с матерью, и вдруг уловила мелькнувшую во взгляде, в выражении лица ранее незнакомую, едва заметную теплую искорку, и подхватила ее, и бережно спрятала в себе, при этом какой-то задней мыслью, шестым чувством сознавая, что произошло в этот миг с ними нечто очень важное, значительное, нечто новое и спасительное, так им обоим необходимое!
Мишка налила себе холодного чаю, села за стол. Сказала тихо:
– Сашк, завтра утром пойдем и разнесем всю милицию по кирпичикам. Они вообще хоть что-нибудь делают или нет? Мы сейчас с Димкой туда заходили, говорят – ждите. Легко сказать – ждите...
– Будем ждать... – тихо сказала Сашка.
– Будем ждать... – эхом откликнулась Соня.
Какой чудный, яркий, весенний был день! Они долго гуляли с Машенькой по бульвару, ели мороженое, сидели на нагретых солнцем скамейках, болтали, как две закадычные подружки. Эля не старалась ее ничем занимать, ей до ужаса нравилось ходить, держа в руке маленькую теплую ладошку, слушать ее щебетание, держать на коленях в автобусе, чувствуя под рукой тонкие хрупкие ребрышки, отчего как-то странно и сладко ныло сердце.
А к вечеру Машенька разболелась.
– Нет, не уходи, пожалуйста! Посиди со мной, я не хочу оставаться одна! У меня правда ничего не болит! И горло не болит, только совсем чуточку щекочет! Ты дай мне лучше чаю с вареньем, и все!
Машенька вцепилась в Элину руку, смотрела умоляюще. Глазки ее болезненно блестели, кашель был сухим и отрывистым, лоб под рукой горячо и неумолимо подавал сигналы о повышающейся температуре, повергая Элю в полную панику.
– Да как же, Машенька... У меня даже градусника нет! Я же быстренько, только до аптеки – и сразу обратно! У тебя жар начинается, а я не знаю, что делать... А мама как тебя лечит?
– Мама таблетки дает. Горькие... А Миша дает такое сладкое молоко, невкусное, я не люблю сладкое молоко...
– А-а-а... Это молоко с медом! Ты знаешь, мне мама в детстве, когда я болела, тоже давала молоко с медом. Молоко у нас с тобой есть, а вот меда нет... Я пойду согрею хотя бы молока, ладно? Полежи, я сейчас!
Эля метнулась на кухню, налила в кастрюльку молоко, поставила на огонь. Господи, скорее бы Игорь приехал! Что она будет делать одна, с больным ребенком? Зачем она ее забрала? А вдруг не надо было? А если ее действительно оставили одну надолго? Хотя Мишка не могла... Но ведь оставили же! А может, у них случилось чего-нибудь? И телефон, как назло, в этой квартире отключен! А до ближайшего автомата далеко бежать, целых два квартала... Она утром с трудом его отыскала, этот работающий автомат. А вдруг придется «скорую» вызывать? От мысли об этом рука в прихватке испуганно дернулась, молоко из кастрюльки расплескалось на плиту. «Вот безрукая бусина! – обругала себя Эля. – Глупая и безрукая! А вдруг Игорь рассердится, что я забрала Машеньку? Я же не знаю, как у них там все складывалось с Софьей Михайловной, он же не рассказывал ничего!» Сказал только, чтоб она ни о чем плохом не думала и себя ни в чем не винила и что они теперь всегда будут вместе... А она и не думала ни о чем таком плохом, просто одурела от счастья, вот и все. Да и как не одуреть! Он такой умный, красивый, такой большой и добрый! Как посмотрит своими синими глазами – сердце так и обрывается и начинает плясать по всему ее круглому телу: то в горле комком застрянет, то в животе защекочет мягкой кисточкой, то куда-то в ноги ухнет так, что колени сами собой подгибаются. Вот она и ходит уже несколько дней с глупой счастливой улыбкой, которую и спрятать-то ну никак не возможно! Даже прохожие на улице удивленно оборачиваются: катится себе по тротуару белая круглая бусина, улыбается во весь рот...
А какая красивая все-таки Софья Михайловна, Мишкина мать, Игорева жена... Лицо такое тонкое, почти прозрачное, равнодушно-приветливое, и глаза странные: красивые, неземные какие-то, то ли печальные, то ли счастливые, не поймешь! Как будто сквозь тебя смотрит, как будто видит то, чего другим и видеть-то не дано...
Задумавшись, она чуть не проворонила подбирающуюся к самому краю белую молочную пену, испуганно подхватив кастрюльку в самый последний момент. Слила молоко в большую цветастую чашку, насыпала немного соды. Подумав, добавила ложку сахара, немного сливочного масла, помешивая, понесла в комнату.
– А папа когда приедет? Я еще спать не буду? Ты меня не заставляй спать, ладно?
– Хорошо, не буду заставлять. Пей молоко, Машенька. Выпьешь – и вместе будем ждать папу...
Ознакомительная версия.
