— Ты что, не понимаешь, что затеяла игру с человеческими жизнями? Причем используешь Дженифер, это чистейшее создание, дороже которого у меня ничего нет, как инструмент для исполнения своих амбициозных затей. А о ней самой ты подумала?
— Да, Элиот, мне она так дорога, что я ни перед чем не остановлюсь, чтобы забрать ее у тебя. Она мой ребенок. Я ее мать, а это не то, что какая-то баба, которую ты для нее нанял. И она должна жить со мной. Если ты будешь препятствовать мне, я сделаю все, что только могу, и добьюсь своего.
Его челюсти сжались.
— Да пусть я провалюсь в самое пекло, если позволю тебе добиться опеки путем шантажа. Ты можешь хоть всему миру угрожать, что взорвешь его, я не отступлю. Я не предам свою дочь и не принесу ее в жертву. Я не остановлюсь ни перед чем, чтобы спровадить тебя ко всем чертям.
— Он не принесет ее в жертву! — Моник хмыкнула. — Ты говоришь так, будто она твоя собственность!
— Ты давно уже потеряла права на нее.
— Послушай, ты, выродок, я не знаю и не хочу знать, что это за права, которых ты лишил меня по собственному усмотрению. У меня действительно были трудности, но теперь я справилась с ними. Я прекрасно понимаю, что ты хочешь использовать против меня мое прошлое, но ведь и у меня есть что использовать против тебя! — Фэрренс взял руку Моник, пытаясь ее успокоить, но она этого будто не заметила. — Так откуда в тебе эта наглость — говорить о моих правах на моего собственного ребенка?
— Она принадлежит нам обоим.
— Я не закрываю тебе доступа к ней. Я буду проявлять к тебе такое же великодушие, какое и ты проявлял ко мне.
— Вот именно, Моник! Разве я не пускал ее к тебе? Еще и до встречи с Бритт. Да ничего большего я и пожелать своей дочери не могу, как только иметь мать. Но ты потеряла ее!
— Хорошо, но теперь я ее не потеряю. Я приготовилась быть хорошей матерью, как ты мне сам и посоветовал. И добьюсь цели любыми доступными средствами. А на то, какого ты мнения обо мне, я плевать хотела.
Элиот пристально смотрел на нее. Ей действительно ничего не стоит пойти к Энтони, эта сука способна уничтожить любого, кто встанет на ее пути. Фэрренс подался вперед, глядя на Элиота, и негромко, очень выдержанно сказал:
— Я понимаю, мистер Брюстер, что не принадлежу к числу людей, уважаемых вами, поэтому шел сюда без особого удовольствия. Но все же я решил прийти хотя бы на тот случай, если ситуация выйдет из-под контроля, как это имеет место сейчас.
— Оставьте свою дипломатию для службы, а если хотите что сказать, так говорите прямо.
Фэрренс вздохнул, собираясь с мыслями.
— Я знаю, как дорога вам Дженифер и как сильно вы убеждены в том, что Моник для нее недостаточно хорошая мать. Но теперь, вы должны признать это, она переменилась…
— Да, Фэрренс, я слушаю вас, слушаю… Но только мне во все это не очень верится. Несколько недель воздержания от спиртного еще не могут сделать из женщины хорошую мать.
— Ну да, — сказала Моник. — А несколько недель, проведенных на Бритт Мэтленд, как раз сделали из тебя хорошего отца! Так, что ли?
Глаза Элиота вспыхнули.
— Мы обсуждаем здесь не подробности сексуального аспекта наших, моей и твоей, жизней.
— В данном случае и это существенно, — сказал Фэрренс. — Мы все обсудили с нашими адвокатами, и я уверен, что вы также обсудили все со своими. Жизнь Моник зиждется сейчас на твердой, солидной основе. Она не пьет уже два месяца, так же как и я. Мы помолвлены. Я не богат, но достаточно состоятелен, у меня приличная работа, а Моник получает существенную финансовую поддержку от своей семьи. На этот день мы располагаем жилищем, стабильностью и гарантированной чистотой семейных отношений. А что у вас? Вы можете предложить Дженифер только вечера и уик-энды, а в остальном во всем полагаетесь на приходящую няньку.
— Прекрасно, Роберт, но я не куплюсь на то, о чем вы сказали. Я не могу отдать свою дочь, рассчитывая лишь на ваши благие намерения и обещания ясного будущего.
Моник фыркнула, и Фэрренсу пришлось опять успокоить ее.
— Вы можете отказать нам только в одном случае: если все то, о чем я сказал, не относится к настоящему времени, — так же спокойно продолжал он. — Вы можете сами убедиться в правоте моих слов. А если будете настаивать на своем, то мы, не колеблясь, используем информацию, компрометирующую вас, причем, как вы, конечно, не можете не понимать, при этом пострадает и репутация миссис Мэтленд, и благоденствие господина судьи.
Элиот потряс головой.
— Боже, Фэрренс! Да вы просто змея подколодная. Вы ничуть не лучше моей бывшей супруги!
Фэрренс слегка улыбнулся.
— Я, Элиот, сквозь пальцы смотрю на личные нападки. Но вам никуда не деться от необходимости обдумать все услышанное. Вы не можете не считаться с тем фактом, что Моник решила создать для Дженифер счастливую семейную жизнь. Вы правы, еще несколько месяцев назад она не справилась бы с этим. Но теперь, хотите вы или нет, мы изменились.
— Мои поздравления! Я желаю вам всяческого счастья. Но только не с моей дочерью.
Лицо Фэрренса исказилось от раздражения.
— Вы не хотите признавать очевидных вещей, мистер Брюстер, не хотите понять, что мы решили идти до конца. Что ж, своим упорством вы — именно вы! — действительно в конце концов принудите нас к тому, в результате чего имя миссис Мэтленд и ваши с ней отношения станут достоянием гласности со всеми вытекающими отсюда последствиями.
— Не смешите меня!
Элиот пытался держаться как можно более независимо, хотя в глубине души уже начал допускать мысль, что этой парочке удастся одолеть его. Он слишком долго не мог поверить, что Моник способна на такую подлость. Но он ошибался. Она действительно выкрутила ему руки.
— Подобные действия хоть и дозволены законом, но, конечно, не лучший выход из положения и не лучшее средство борьбы за опекунство над ребенком. Однако вы сами нас вынуждаете… И напрасно. — Фэрренс говорил очень спокойно. — Публичное сражение за Дженифер принесет миссис Мэтленд немало огорчений, чтобы не сказать больше. Я уж не говорю о ее муже…
— Вы просто скотина, Фэрренс, — не сдержавшись, процедил сквозь зубы Элиот.
— Бедняжка Энтони единственный, кого мне действительно жалко, — сказала Моник. — Воображаю, каково это — радоваться будущему младенцу и вдруг узнать, что он не от тебя, а от твоего пасынка.
Элиоту жутко захотелось оскорбить ее, ударить. С величайшим трудом ему удалось сдержаться. Он лишь сказал:
— Ты, я вижу, действительно ни перед чем не остановишься.
— Удивляюсь, Элиот, что это только сейчас до тебя дошло. А кстати, чего это ты так взбесился? Ты что, может, и сам не знаешь, кто папаша ребеночка — ты или твой отчим? — Моник вся дрожала от ярости.
— И после всего этого ты ожидаешь, что я отдам тебе дочь?
— Мы дадим вам немного подумать, — холодно закончил Фэрренс. — Едва ли имеет смысл продолжать этот разговор сейчас, поскольку ожидать, что вы примете решение сразу же, было бы нелепо. Обдумайте все, Элиот. Поговорите с миссис Мэтленд, если это вам поможет.
— У меня больше нет никаких отношений с Бритт, — сказал Элиот. — Я думаю, я сам со всем справлюсь.
— В таком случае еще раз все обсудите со своим адвокатом. Но ни на минуту не забывайте о том, что наше решение неизменно. И скажите спасибо, что мы не действуем исподтишка, а пришли и откровенно предупредили вас обо всем, что намерены сделать в случае вашего упорства.
Этими словами Фэрренс как бы поставил точку. Но потом как истинный дипломат решил все же подсластить пилюлю:
— Да, и вот еще что. У нас нет намерений полностью лишать вас Дженифер. Моник хочет сама воспитывать дочь, но, как сама она уже сказала, за вами остаются все права на посещение. Хотелось бы надеяться, что вы поймете наконец, что это не только в ваших интересах, но и в интересах ребенка. У вас всегда будет возможность прийти и своими глазами увидеть, в каких условиях живет Дженифер.
Элиот смотрел на свои руки, ему нечего было возразить на сказанное Фэрренсом. Для суда, во всяком случае, все это может оказаться достаточно убедительными аргументами.
— Я хочу забрать Дженифер сегодня же и чтобы всю эту неделю она была у меня, — вступила в разговор Моник. — Ты можешь в любое время навестить нас и посмотреть, достаточно ли чистые у Дженифер простынки, как она у меня питается и все ли необходимое у нее есть. Ведь должен же ты знать, в надежные ли руки отдаешь ребенка. Мне неприятно лишний раз огорчать тебя, но я вынуждена так поступить. Итак, я беру ее на неделю. А ты можешь приходить в любое время суток.
— Твое великодушие меня восхищает, — не без сарказма ответил Элиот.
Моник улыбнулась.
— Я бы никогда не стала так с тобой церемониться, приятель, но ты, увы, подал мне прекрасный пример великодушия. И потом, поверь мне, это не я причиняю тебе такие огорчения, а ты сам устроил их себе. В следующий раз, когда будешь с кем-нибудь трахаться, занавешивай окна!
