Порочный учитель - Бьянка Коул

— Оак, — выдыхает она мое имя, все еще наблюдая за мной через плечо. — Я…

Я снова шлепаю ее по заднице, заставляя ее хныкать.

— Если ты солжешь, я узнаю, — бормочу я.

Она продолжает смотреть на меня через плечо глазами, полными желания.

— Я хочу тебя, — выдыхает она.

Эти три слова разрывают меня на части, и весь здравый смысл ускользает от меня. Ева искушает зверя выйти поиграть.

— Ты пользовалась вибратором на этой хорошенькой маленькой киске и думала обо мне, Ева? — Спрашиваю я, нежно проводя пальцем по ее насквозь мокрому возбуждению.

— Да. — Ее горло подрагивает, но она не отводит взгляд. — Я играла с собой каждую ночь с тех пор, как мы встретились, представляя тебя внутри себя.

Я рычу, поднимаю ее на ноги и прижимаю к себе.

— Вы переходите опасную черту, мисс Кармайкл.

Она облизывает нижнюю губу, привлекая к ней мой взгляд.

— Возможно, это то, чего я хочу. Опасности, — бормочет она.

Мой самоконтроль улетучивается, когда я прижимаюсь губами к ее губам, целуя со сдерживаемым и мрачным отчаянием. Я позволяю своим рукам скользнуть ниже к ее попке, крепко сжимая, когда притягиваю ее к себе, желая, чтобы она почувствовала, каким твердым она меня делает.

Ева стонет, ее губы приоткрываются для меня, позволяя моему языку проникнуть внутрь, пока я исследую ее рот. Как будто я изголодался по ней, и мне нужно впитать саму ее сущность в свое тело, заразить ею свою кровь.

Мой здравый смысл больше не работает, когда я провожу пальцами между ее бедер, чувствуя, какая она влажная.

— Черт, — выдыхаю я ей в губы, прежде чем провожу ртом ниже к ее шее.

Ева мокрая, как ни одна женщина, которую я когда-либо держал в своих объятиях, такая охренительно мокрая. Я ввожу палец в ее теплый жар, заставляя ее задыхаться.

— Оак, — она тихо стонет мое имя, отчего я становлюсь еще тверже.

После того, как я накинулся на нее вчера утром в коридоре, это сюрприз, что она здесь. Удивительно, что она не держится от меня подальше.

— Это единственный раз, когда я хочу, чтобы ты назвала меня «сэр», Ева, — рычу я в ее кожу.

Ее глаза вспыхивают страстным желанием, когда она кивает.

— Да, сэр.

Я стону и снова захватываю ее губы, утопая в абсолютном наслаждении, которое дарит мне моя ученица.

Ученица, которая является отпрыском моих врагов. Реальность пронзает меня, как жесткий ремень по заднице. Я отталкиваю Еву, пугая ее.

— Сэр? — Она смотрит на меня с растерянностью и разочарованием, ее горло слегка подрагивает, когда она сглатывает.

Я качаю головой.

— Прости, я не должен был…

Ева не дает мне времени закончить, поддается вперед и притягивает мои губы обратно к своим.

— Ты должен был, — бормочет она, прежде чем осторожно скользнуть языком в мой рот.

Поцелуй другой, невинный и неуверенный, когда я позволяю ей руководить им, позволяю ей целовать меня в ее темпе. Я мягко кладу руку ей на бедра, притягивая ближе к себе. Этот момент идеален, когда я заключен в ее объятия, но я не могу прогнать темноту и потребность доминировать. Я сжимаю пальцы на ее бедрах и заставляю ее повернуться, она задыхается, когда я задираю юбку и провожу пальцем по насквозь мокрой пизде.

Ева ахает, оглядываясь на меня через плечо.

— Сэр?

Раздается громкий стук в дверь моего кабинета, прорывающийся сквозь облако безумия, завладевшее моим разумом.

Я отступаю от нее, опуская подол ее юбки. Мой палец все еще влажный от проникновения в ее тугую девственную киску.

Какого хрена я делаю?

Ева

Я резко выпрямляюсь, мое сердце колотится так сильно, что кажется, что оно вот-вот остановится.

Оак возвращается на свою сторону стола и садится в кресло.

— Кто там? — Он спрашивает, затем одними губами говорит мне. — Сядь на стул, Ева.

Я тяжело сглатываю и опускаюсь на стул напротив него, чувствуя, как горят мои щеки.

— Это профессор Джеймсон.

Мой желудок опускается, когда я задаюсь вопросом, слышала ли она, как я стонала имя директора.

— Входите, — зовет Оак, едва ли выглядя задетым тем фактом, что мы чуть не оказались в довольно бескомпромиссном положении.

Я неловко ерзаю на своем стуле, оставаясь напряженной, когда смотрю вперед, притворяясь, что сосредоточена на учебнике на столе Оука. С тех пор, как мы начали эти гребанные уроки, он почти не притрагивался к книге. Все, что он делал, это шлепал меня с первого дня, и теперь…

Я с трудом могу думать о том, что мы только что сделали и что это значит.

— Привет, Оак. — Она останавливается, когда видит меня. — О, прошу прощения. Я думала, что ты сам.

Оак качает головой.

— Нет, я учу Еву дисциплине в её свободные часы, поскольку она новенькая в школе.

Профессор Джеймсон улыбается мне, но в ее улыбке есть что-то натянутое.

— Здравствуй, Ева.

— Здравствуйте, профессор.

— Мне зайти позже, Оак? — Она кокетливо пропускает прядь своих рыжевато-русых волос сквозь пальцы. — Я хотела обсудить приготовления к зимнему балу. — Она хлопает ресницами, и у меня внезапно возникает желание встать и ударить ее по лицу.

У меня сводит живот при одной мысли о насилии. Мое влечение к Оаку становится чем-то вроде навязчивой идеи. Профессор Джеймсон кажется для него идеальной парой, умной и красивой и, самое главное, примерно его возраста.

— Конечно. — Он достает свое расписание. — Мы можем обсудить это после уроков в учительской с Арчером и Гэвом.

Я замечаю разочарование на ее лице, но она быстро маскирует его фальшивой улыбкой, которая не касается глаз.

— Конечно. — Она кивает ему. — Тогда увидимся позже.

Он хмыкает, когда она отворачивается и выходит из его кабинета, закрывая за собой дверь. Как будто в тот момент, когда она уходит, поведение Оака полностью меняется. Его плечи слегка опускаются, и он встает на ноги, расхаживая по своему кабинету.

— Ты в порядке, Оак? — Я спрашиваю.

Он перестает расхаживать и смотрит на меня с выражением чистой муки.

— Нет, Ева. — Он качает головой. — Я не в порядке.

Я смотрю, как он возвращается к своему столу и садится, уставившись на меня.

— Мне очень жаль. — Он запускает руки в свои темные густые волосы. — То, что произошло, было неприемлемо.

Я открываю рот, чтобы сказать ему, что мне не жаль, но он поднимает руку, останавливая меня.

— Послушай. — Его взгляд становится суровым. — Ты никому не будешь говорить об этом, и с