моих демонов, если бы ему представилась такая возможность.
Он успокаивающе поглаживает меня по рукам.
― Тебе лучше? ― спрашивает он.
― Да, ― прочищаю я горло. ― Разговоры помогают. Отвлекает от мыслей о том, о чем мы говорим.
― Я убью их.
― Кого? ― спросила я, сбитая с толку неловким переходом.
― Парней. ― Он отвечает, его тон достаточно резок, чтобы ранить. ― Тебе лучше надеяться, что я никогда не ступлю на порог Чикаго, Сильвер, потому что если я когда-нибудь столкнусь с одним из этих ублюдков, я вырежу их сердце и скормлю его им.
― Макли…
― Не надо. ― Он говорит, бросая на меня мрачный взгляд. ― Это было обещание.
Я слышу в его голосе, что он серьезен. Он действительно убьет кого-нибудь за то, что он со мной связался.
Хорошо, что он никогда не приедет в Чикаго.
― В этом нет необходимости. ― Говорю я и пытаюсь придумать, как сменить тему. ― О чем мы говорили до всего этого?
― О том, какой у меня большой член. Я с удовольствием вернусь к этой теме разговора, если ты хочешь. ― Отвечает, дразнящая и насмешливая сторона его лица проглядывает сквозь темноту.
Я смеюсь над этим, и столь необходимый смех помогает снять напряжение в моей груди.
Я закрываю глаза и откидываю голову назад к стене.
― Спасибо, что рассказала мне об этом.
Я открываю их и смотрю на парня. Он отодвинулся назад и сидит у противоположной стены, положив руки на колени.
Я киваю, а затем подтягиваю колени к груди.
― Ты один из двух человек, которые знают об этом. ― Я признаюсь ему, а затем полушутя-полусерьезно добавляю: ― Храни этот секрет ценой своей жизни.
― Беллами должна знать. Это значит, ― говорит он, глядя на меня. ― Что идиот дома не знает?
Я думаю, он хотел сказать это как утверждение, но получилось больше похоже на вопрос.
― Не идиот, и нет, не знает.
В его глазах загорается страсть к подтверждению моих слов. Даже если бы я попыталась стереть с его лица самодовольное выражение, это было бы невозможно, я в этом уверена.
― Как же так?
Я думаю, как ответить, прежде чем решиться на правду.
― Я очень много работаю, чтобы быть сильной. ― Отвечаю ему, прежде чем сделать небольшую паузу. ― Наверное, мне не нравится, когда люди видят меня слабой.
― Ты считаешь, что твоя клаустрофобия ― это слабость?
― Как бы ты это назвал?
Он задумчиво хмыкает, глядя в потолок.
― Ты сделала то, что должна была сделать, чтобы выжить. ― Он говорит, прежде чем снова опустить взгляд вниз и встретиться с моим. ― Для меня это и есть определение силы.
От его слов у меня заныло в животе, а кровь запульсировала в жилах от трепета.
Он умеет владеть словом, когда хочет.
― Ты тоже не умеешь быть уязвимым. ― Я говорю ему, отчаянно пытаясь перевести разговор с себя.
― Это правда? ― Он спрашивает, его тон лениво вопросительный.
― Да.
― В каком смысле?
― У тебя есть фасад самоуверенного, горячего, веселого парня. Я думаю, что это большая часть того, кто ты есть на самом деле, но за этим фасадом скрывается человек с очень глубокими, сложными эмоциями, которые ты тщательно оберегаешь и держишь подальше от внешнего мира.
Его улыбка расширяется до полноценной ухмылки.
― Ты только что назвала меня сексуальным?
― Видишь? Ты уклоняешься. ― Я укоряю его. ― Скажи мне что-нибудь. Как я только что сказала тебе, скажи мне что-нибудь реальное.
― Зачем?
Слева от меня раздается громкий металлический звук, который меня пугает.
Должно быть, пожарные уже здесь, работают над тем, как нас вытащить. Я оглядываюсь на него и вижу, что он так и не отвел взгляд, его напряженный взгляд по-прежнему прикован к моему лицу.
― Мы заперты в металлическом ящике, полностью изолированы от остального мира. Я только что рассказала тебе, возможно, свой самый глубокий, самый темный секрет. В этом лифте нет никаких последствий, никаких суждений, только правда. ― говорю я ему. ― Так что оставь свой секрет здесь, со мной.
Он рассматривает меня секунду, эти бездонные темно-синие глаза пронзают меня насквозь. Я смотрю, как он изучает каждый сантиметр моего лица, как бы запоминая его.
― Хорошо.
От предвкушения у меня сводит желудок, и я киваю.
― Полагаю, Беллами рассказал тебе, что я пожертвовал деньги на ремонт библиотеки и открытие ее заново в честь моих родителей, верно?
― Да.
Именно там Беллами проводит свое наказание, сортируя и складывая книги в преддверии торжественного открытия.
― Я еще не смог туда войти.
Это, безусловно, удивительно. Ремонт закончен, и, насколько я понимаю, до торжественного открытия осталось всего пара недель.
У меня сердце болит за него.
Я могу только представить себе, как больно ему было потерять обоих родителей и как тяжело было чтить их память, одновременно учась жить без них.
Это очень тяжелое бремя.
― Как ты думаешь, ты сможешь пойти на открытие?
― Да. Не то чтобы не смогу. Просто никогда не было подходящего времени для этого. ― Он говорит, подсознательно отстукивая ногой по полу бешеный ритм.
Я знаю, что все не так просто. Что это должно быть трудно сделать, хотя на первый взгляд это достаточно безобидная задача.
― Все твои друзья будут там. Я приду. Мы устроим веселую ночь.
Мне лень вставать, я подползаю к нему на коленях и сжимаю его руку.
Он хрипло стонет, когда я сажусь рядом с ним.
― Никогда больше не подползай ко мне вот так.
Я цокаю, звук щелкает у меня во рту.
― Я могу просто хлопать ресницами, и ты станешь твердым, это вряд ли моя вина.
― Осторожно. ― Он предупреждает. ― Всю последнюю неделю я не торопился, не просил, ждал, когда ты будешь готова. Но если ты будешь продолжать провоцировать меня, я прижму тебя к стенке и просто возьму, что хочу.
Я ничего не могу с собой поделать.
Я облизываю губы при этой мысли.
― Конечно, тебе бы этого хотелось, ― говорит он, с желанием глядя на то, как я увлажняю губы. ― Ты так отчаянно хочешь трахнуть меня, что разваливаешься на части каждый раз, когда я прикасаюсь к тебе. Держу пари, я могу заставить тебя кончить прямо сейчас, просто облизывая, целуя и покусывая
