Валерия кивнула в ответ и пересекла слишком просторную приемную. Павел вышел из-за стола, дружески протянул руку.
— Здравствуй.
— Добрый день, — смущенно пробормотала она, осторожно отвечая на рукопожатие.
— Чай будешь?
— Давай, — согласилась Валерия.
Павел сам, не обращаясь к секретарше, достал чайник, педантично, маленькой ложечкой, насыпал заварку, залил кипятком. Валерия невольно улыбнулась, глядя на эти манипуляции.
— А что, от жизни надо получать удовольствия, — поделился Павел, заметив выражение ее лица.
— Паша, что случилось? — решительно поинтересовалась Валерия, разом прерывая все церемонии.
Липатов пожал плечами, не то желая показать, что ничего страшного, не то демонстрируя, что сам ничего не понимает.
— Валерия, кем у тебя работает твой… — Павел замялся, пытаясь подобрать подходящее слово, — молодой человек, — наконец выдавил он, невольно усмехаясь.
— Димка?! — изумилась Меркулова. — Да он вообще не работает!
— Я так и думал, — смущенно пробормотал Липатов, не зная, как перейти к сути.
— Так что случилось? — повторила Валерия.
— Валерия… Лера, он торгует твоей одеждой.
Меркулова невольно хмыкнула и закашлялась больше от формулировки, чем от самой информации. Она уже ожидала чего-то подобного, едва услышала первый вопрос.
— С чего ты взял? — почти безразлично поинтересовалась Валерия.
— Он продал одно из моих платьев моей же секретарше, — объяснил Липатов. — За половину настоящей цены. Она была со мной на прошлом показе, и они познакомились.
— Боже, какой идиот, — потрясенно выпалила Валерия. — Среди моих же знакомых!..
— Ты знала? — с подозрением нахмурился Павел, сообразив вдруг, что сама новость ее не поразила.
— Да, — кивнула Меркулова. — То есть, нет, не в этом смысле! Юлия недавно обнаружила, что у нас висит подделка. Подожди… — она сосредоточенно свела брови. — Я же нашла! Это Катя. Филимонова! То есть они… с ним…
Валерия рисовала в воздухе непонятные фигуры, пытаясь собрать воедино консультантку, Дмитрия, украденные платья и плюшевых медвежат. Как бы она ни отказывалась в это верить, картина вырисовывалась. Очень неприятная, надо сказать, картина. Напоминающая, помимо всего прочего, что всему свое время и стареющим дамам желательно не рассчитывать на искреннюю привязанность юных любовников. Меркулова покачала головой, с растерянной усмешкой пробормотала:
— Уму непостижимо… — и тут же пришла другая, уже по-настоящему серьезная, пугающая мысль. — Они что, давно торгуют среди моих знакомых?! Я же теперь… Все узнают — и что?..
Липатов с сочувствием смотрел на растерянную, готовую отчаяться женщину.
— Подожди, насколько я понял, они не трогают твоих непосредственных покупателей. Сама подумай, это очень рискованно. Они выбирают среднюю прослойку, кому тоже очень хочется, но денег не хватает.
Валерия задумчиво уставилась в пространство, почти не слушая утешений. В голове постепенно оформлялся план. Даже не план, а так — маленькая мысль, возможная идея.
Павел, конечно, прав. Если бы они развернули свою деятельность среди ее клиентов, кто-нибудь уже давно заметил бы, возмутился, прибежал разбираться… Но все равно остается очень большая вероятность, что афера выплывет наружу. Скорее всего выплывет! Рано или поздно. Раз Павел узнал, почему бы не узнать кому-нибудь еще? Нет гарантии!
Зато, кажется, есть выход. Не очень приятный, совсем не в ее стиле, но выход. Она станет публичной жертвой. Обнародует всю историю, пожалуется журналистам, будет громко хныкать и заламывать руки. Это лучше, чем слухи. И тогда от нее сразу не отвернутся — из приличия и любопытства. А потом — потом все наладится, забудется, войдет в колею… Главное — первое время!
— Спасибо, — Валерия по привычке улыбнулась только одним уголком губ. — Скажи, твоя секретарша никому не расскажет? Мне надо время.
— Не волнуйся, — ободряюще кивнул Липатов. — От нас никто не узнает.
— Спасибо, — повторила Валерия.
— Только… — Павел замялся, не желая, чтобы его слова прозвучали как ультиматум. — Ты же понимаешь, что это нельзя так оставить. Надо обратиться в милицию…
— Разумеется, — спокойно согласилась Валерия.
Наверное, пора уходить. Они, кажется, все сказали друг другу.
— Я пойду? — полувопросительно заметила Меркулова, допивая чай.
— Да, — пожал плечами Павел, не найдя предлога, чтобы ее задержать.
Валерия поспешно встала и осталась стоять, не торопясь покинуть кабинет. Она не могла избавиться от ощущения, что упустила что-то важное. Или не упустила, а не смогла, не решилась сказать… Но к чему решаться и напрасно бередить друг другу душу?
— Я бы никогда не стала тебя искать, — неотрывно глядя в окно, призналась она. — У меня бы никогда не хватило духу. Но я все время… думала, помнила… Все время… — она замолкла, растеряв все слова и злясь на себя за то, что ввязалась в эти пустые, никому уже не нужные объяснения. Тем более что даже самой себе она не могла бы сказать, правда все это или нет. Теперь, когда они стоят друг перед другом, кажется, что да, а на самом деле… На самом деле она ведь прекрасно жила все это время! Да, иногда вспоминала и мучилась, особенно если что-то не удавалось. Тогда казалось, что это расплата, наказание, и нужен был весь здравый смысл и весь цинизм, чтобы успокоить себя, убедить в случайности неудач… Ну почему все всегда так сложно?! Или это только в ее бестолковой жизни?
Павел обрадованно улыбнулся, вскочил, оживленно забормотал что-то о последних новостях, о планах на будущее и цветах, которые будут модными в следующем сезоне…
Неужели он этого ждал?! Ее бессмысленного покаянного лепета? Неужели ему это до сих пор нужно? Валерия неуверенно переступила с ноги на ногу. Вот теперь действительно можно прощаться и наконец уйти, самое время! Но почему-то вместо этого она почти непроизвольно, будто подчиняясь кем-то задуманному сценарию, кивнула на стоящую на столе фотографию:
— Твои родители?
— Да, — Павел тоже посмотрел на портрет. — Знаешь, мама фантастически шила. Это было так красиво — сам процесс. Не работа, а какой-то ритуал, таинство. Не знаю, почему мне так казалось. Наверное, потому что она все делала с таким воодушевлением… и так серьезно, будто цвет пуговиц и длина манжета имели глобальное значение… Я смотрел, подавал нитки и просил, чтобы мне тоже дала попробовать. Она разрешала, хотя знала, что я безнадежно испорчу кусок хорошей ткани…
— А я никогда ничего не умела делать сама. Всю жизнь торгую чужими достижениями.
