— Всем доброе утро. — Хотя я бы так не сказала.
Не спеша подхожу к фильтру с водой, наполняю граненый бокал с ярко-желтым подсолнухом, чтобы утолить жажду и хоть немного успокоиться. Необъяснимая и неясная тревога не дает мне покоя, и, недолго думая, я набираю номер Марка, но он вне зоны доступа. Набираю снова и снова, а потом вдруг слышу голос телеведущей, который заставляет мое тело буквально на мгновение превратиться в каменное изваяние:
— Экипаж рейса Владивосток-Москва, круживший в небе над аэропортом лишних полтора часа, принял решение об аварийной посадке. Из-за отказа переднего шасси пилотам пришлось сажать самолет на аварийную полосу, залитую пеной. Борт приземлился удачно, среди пассажиров и членов экипажа… — дальше я ничего не слышу, в ушах стоит шум неисправного двигателя (я прекрасно помню этот противный звук, еще с полетов на авиатренажере), перед моим взором стоит размытая: картинка Boeing 737 с задранным вверх хвостом. Покореженный нос окутан пеной так, что не видно кабины пилотов, она скрыта от людских глаз. От двигателей идут густые пары дыма, порождающие удушающий страх. Кругом машины скорой помощи и пожарные.
Я не сразу замечаю, как граненый стакан с грохотом вылетает из ослабевших рук и вдребезги разбивается о кафельный пол. На осколки разбилось и мое хрупкое сердце.
Меня всю трясет, а перед глазами будто пелена едкого дыма. Она появляется словно наяву, от этой яркой галлюцинации становится тяжело дышать. Что делать дальше? Как жить, когда часть тебя, часть твоей ранимой души, сердца в беде…
— По данным Росавиации, посадка была жесткая. Пилотам пришлось отказаться от шасси. Пассажиров эвакуировали по надувным трапам…
Жесткая… одно только слово навевает непреодолимый ужас. Жесткая посадка может означать только одно — множество травм и ссадин, и это в лучшем случае. Марк и капитан были в самом эпицентре, в носовой части. Вся мощь удара досталась им.
На ватных ногах опускаюсь на пол, громко всхлипываю, совершенно позабыв, что не одна, трясущимися руками пытаюсь набрать Марка. Телефон выпадает из рук, с грохотом отлетает в сторону холодильника. Я ползу на коленях, в чертовых лосинах скольжу, как корова на льду, и напрочь забываю про осколки стекла на полу, что могут впиться в руки и ноги. Плевать. Мне нужно услышать его голос, просто необходимо. Трясущимися руками беру телефон и снова пытаюсь ему позвонить. «Абонент вне зоны доступа сети», — вещает милый голос девушки, вызывая у меня истерику. Я чувствую, что кто-то подхватывает меня на руки, улавливаю, папин аромат. Все как в детстве, когда мне было больно, он также брал меня на руки и укачивал, как маленького ребенка, пока я не засыпала. Так и сейчас… он прижимает меня к своей сильной надежной груди, ласково шепчет на ухо: «Тише, тише, все будет хорошо, доченька».
«Не будет папа, если не будет его», — думаю я, даже не надеясь так быстро успокоиться.
Мама дает новый стакан с водой, но у меня не получается сделать и глотка. Выходит совсем плохо, зубы стучат о стекло, капли катятся по подбородку, но мне плевать. Я стараюсь пить, глупо надеясь, что успокоюсь. Краем уха сквозь толщину защитного панциря слышу голос папы. Он разговаривает с кем-то по телефону, но я не могу уловить суть, не понимаю ни одного слова. Только голос… родной и успокаивающий.
— Жень, я на громкую связь поставил. Повтори, пожалуйста, что ты мне только что сказал.
Мой любимый папочка, самый лучший на свете, позвонил Евгению, лучшему другу Марка. Конечно, тот, наверно, уже все узнает, но вряд ли расскажет подробности. Так… поверхностно.
— Лисенок, ты меня слышишь? — звучит знакомый голос с нотками волнения.
— С… слышу, Жень… он… он… жив? — произношу, глотая слезы.
Не могу, как же больно становится на душе от одной только мысли.
— Лиза, ну конечно жив. Это всего-то посадка самолета, ну да, отказало шасси. Но тебе ли не знать, какой Марк пилот? Да и капитан его? Они совершили чудо, посадив эту птичку без потерь. Ты можешь спокойно гордиться своим мужем. Ну а то, что дозвониться не можешь? Так и не пытайся…
— Т… ты что такое говоришь? Я не могу… я должна…
— Знаю, Лиза. Но не дозвонишься до него в любом случае, как бы ни старалась. Я позвонил куда надо, все хорошо. Все живы. Сейчас он будет на работе, может, вечером и то поздним, вернется домой. Ситуация так себе, поэтому им еще писать кучу бумаг. Ты же знаешь, какая это волокита, писать все подробно от начала рейса и до конца. А это восемь часов в небе, Лисенок. Понимаешь?
— Д-да. Спасибо, Жень.
— Не за что. Не волнуйся, он позвонит сразу же, как только освободится.
— Я поеду к нему и буду ждать, — выпаливаю прежде, чем успеваю подумать.
Сейчас я уверена, что нужна ему так же сильно, как он мне.
— Ты уверена? — интересуется лучший друг моего мужчины.
— Д… да.
— Я недалеко от твоего дома. Могу отвезти. Поедешь? — Это так похоже на Женю, весельчак и балагур, но всегда придет на помощь.
— Да. Спасибо, Жень.
— Тогда у тебя пятнадцать минут на сборы.
— Хорошо. — Я сбрасываю вызов и бегом несусь в ванную комнату, умываюсь холодной водой, чтобы хоть как-то освежить эмоции и вытравить из головы дурные мысли. Благодаря разговору с Женей и его веселому настроению, мне стало немного легче. В памяти снова и снова прокручиваю все, что произошло с того момента, как я зашла на кухню и — о Боже! — мама… папа. Как я могла про них забыть? Дуреха, блин.
Вытерев полотенцем лицо, несусь сломя голову на кухню и замираю в дверях с широко распахнутыми глазами. Сердечко, которое только-только успокоилось, снова начинает грохотать и рваться наружу. Передо мной снова не лучшая картина, заставляющая пережить адские минуты. Папа сидит на прежнем месте и тихо считая капает в бокал с водой валерьянку, после протягивает его заплаканной маме. Она берет трясущимися руками, похуже, чем у меня, выпивает. Неужели, когда она давала мне пить, у нее уже тряслись руки от волнения? Скольжу тревожным взглядом по столу, вижу валерьянку и блистер с таблетками. Первая мысль — сердце.
По моему лицу снова текут горькие слезы, но на этот раз от стыда. Как я могла, особенно после всего, что они для меня сделали, забыть про них? Кажется, сегодня я пролью весь свой годовой запас. Я иду к ним и резко падаю, больно ударяясь коленями о пол. Недолго думая, кладу голову маме на колени и обнимаю ее что есть сил.
— П… простите меня, п… пожалуйста. Со мной одни беды, — мои слова звучат бессвязно, жгучей болью отдаваясь в груди.
— Все хорошо, принцесса, — мама ласково гладит меня по голове, как раньше, не переставая лить горькие слезы. — Марк — наша семья, и мы тоже переживаем за него.
— Я знаю… знаю. Просто не была готова к такому.
— К такому нельзя подготовиться, Лиза, — тихо произносит папа, присоединяясь к маме.
Папа, любимый мой. Как всегда, уверенный в себе, тыл и защита семьи. Несмотря на случившееся, держится как кремень.
— Да, ты прав, — всхлипываю, вытирая слезы.
— Собирайся, скоро Евгений подъедет, а ты красная как рак.
— Папа! — Ну вот, шуточки. Зная отца, могу сказать, что все будет хорошо.
— Принцесса, собирайся, — пока мы с папой обмениваемся взглядами, слышу тихий мамин голос, каким она в детстве читала мне любимые сказки. Именно такой бархатный и ласковый голос рассказывал мне о счастливом будущем принца и принцессы.
Снова ванна, снова умываюсь холодной водой. Бегу в свою комнату, достаю спортивную сумку из-под кровати и кидаю в нее все, что может понадобиться в течение нескольких дней. Меняю лосины на рваные джинсы и накидываю сверху кожанку. В коридор выхожу спустя пять минут и вижу Женю, он уже здесь. Видно, что он тоже переживает за друга, но старается этого не показывать. Эх, мужчины.
— Здравствуйте, госпожа Воскресенская.
Он отвешивает низкий поклон, давая понять, что он все еще мой личный холоп. Клоун, вот кто он. Так уж получилось, что раньше, если мне надо было что-то срочное, а Марк находился в командировке, Женя всегда становился моей палочкой-выручалочкой.
