только услышала знакомые названия, будто открыли шлюзы, и речь полилась нескончаемым потоком.
Уже одно то, что Антон бывал в Екатеринбурге, сделало его вдруг таким близким, что Лара совсем позабыла про преподавательскую субординацию. Только упорное «вы», которого держался Антон, не позволяло разговору окончательно перейти в дружескую болтовню.
Но вдруг Мирек, перебив Тонду, резко и быстро заговорил на чешском. Тот, усмехнувшись, что-то ему ответил — причем Лара, хотя и неплохо уже понимала этот язык, не разобрала ни слова.
Повисла неловкая пауза.
— Спасибо за беседу, Лариса Дмитриевна, — обратился вдруг к ней Тонда. — Мне уже пора идти. Дела! Но было очень приятно с вами поговорить!
— Да, Антон, мне тоже! Оказывается, мы с тобой практически земляки, — кивнула Лара, с подозрением поглядывая на Мирека. То, что именно он приложил руку к внезапным «делам» друга, было ясно как Божий день. Вот вредный! И сам с ней толком не общается, и с Антоном ей не дает нормально поговорить.
— Буду рада тебя увидеть еще раз, — улыбнулась она Тонде, с удовлетворением заметив, как на скулах Мирека заиграли желваки. — И спасибо за чай, ребята.
А на следующий день Мирек постучался к ней в комнату.
— Что ты хотел? — Лара скрестила руки на груди и строго на него посмотрела.
— Хотел спросить, — Мирек, ничуть не напугавшись её «учительского» вида, ответил ей прямым взглядом: — Пойдешь со мной завтра на кладбище?
— Куда?! — Лара не поверила своим ушам и подумала, что, может быть, он просто спутал слова. — Кладбище — это такое место, где люди похоронены, где могилы.
— Ну да, — кивнул Мирек, явно не видевший в этом проблемы.
— А зачем? — осторожно уточнила Лара.
— Завтра Душички, — он сказал это с таким видом, будто это все объясняло, но увидев озадаченное Ларино лицо, добавил: — Такой день, когда люди вспоминают про своих умерших близких, приносят на могилы цветы и зажигают свечки.
— Родительский день! Вот теперь поняла! — облегченно выдохнула Лара, а то она уже начала подозревать Мирка бог знает в чем. — А зачем тебе я?
Она ожидала, как обычно, короткого ответа, но Мирек вдруг пустился в объяснения:
— Там могила прабабушки и прадедушки, обычно бабушка с мамой приезжают и мы вместе идем, но бабушка заболела. Меня попросили одного сходить, а там нужно и венок нести, и цветы, и лампаду.
— А про руку ты им ничего не сказал? — понимающе кивнула Лара.
Мирек хмыкнул.
— Так ты пойдешь со мной?
— Пойду.
Лара не любила кладбища: от фотографий на гранитных плитах у нее по позвоночнику бежал неприятный холодок, а от короткой черточки между двумя датами ее накрывало беспомощностью и безысходностью. Но отказать Миреку она не могла.
В конце концов это не только дружеская помощь человеку, у которого загипсована одна рука, но и возможность ближе познакомиться с культурой страны, где она живет!
* * *
Второго ноября часов в пять они поехали на Ольшанское кладбище. По отдельности. Делая вид, что не знакомы — Лара на этом настояла. Не то чтобы в этом огромном студенческом муравейнике на нее кто-то обращал внимание, но перестраховаться стоило. Не надо, чтобы кто-то еще, кроме Антона, был в курсе, что у нее с Миреком не совсем обычные отношения.
Лару удивляло многое: и то, что они едут вечером (какой ненормальный поедет к могиле в темноте?), и то, что кладбище оказалось в центре и выглядело больше похожим на старинный городской парк, чем на кладбище. Они купили, отстояв немаленькую очередь, красивый венок из хвои и белые хризантемы. Лампада — закрытый светильник из красного стекла — была у Мирека с собой.
Лара хотела о многом его расспросить: о традициях чешского родительского дня, о том, почему его родственники похоронены на таком шикарном кладбище в центре Праги, о том, как и когда они будут зажигать лампаду, но почему-то язык не поворачивался. И просто молчала.
А когда, вместе с огромным потоком людей, они сделали шаг за ворота, у Лары замерло сердце. И — как бы странно это ни было — от восторга. Казалось, что вокруг все покрыто теплыми мерцающими огоньками. Как в сказочном лесу! Очертания плит расплывались в сгущающихся сумерках, их как будто не было, и зажженные лампады словно висели над землей.
— Как… — Лара хотела сказать «красиво», но замолчала, понимая полную неуместность этого слова.
— Это правда красиво, — понял её Мирек. — Я поэтому люблю приходить на Душички вечером. Это грустно. И красиво.
Пока они шли к могиле его родственников, Лара вертела головой, стараясь разглядеть все вокруг. Может, дело в сегодняшнем празднике, но атмосфера на этом кладбище не была ни тягостной, ни безысходной. Как там у Пушкина? «Мне грустно и легко, печаль моя светла». Вот и лица людей, возлагающих цветы и зажигающих лампадки, были такими же светлыми. И от этого почему-то щипало глаза.
— О! — Лара не смогла сдержать удивленного возгласа, когда они остановились возле огромного надгробия с надписью «Rodina Duškova», а по обеим сторонам были написаны имена. Много имен.
— Здесь твои прабабушка и прадедушка?
— Да, и их родители, и родители их родителей…
Лара присмотрелась: возле самой первой фамилии стояла дата смерти 1906 год.
Ничего себе.
— А кем он был?
— Франтишэк Душэк? Предприниматель, строительством занимался. А еще был евреем, может, поэтому тут похоронен. На Ольшанском кладбище очень большая еврейская часть. Есть и русская часть, там ваши солдаты похоронены и какие-то писатели. Если хочешь, потом сходим.
Лара неопределенно дернула плечом. Может, потом, в другой день. Сейчас ей точно не хотелось никуда идти. Хотелось остаться рядом с Миреком и отдать дань памяти его давно умершим родственникам.
Мирек хотел было сразу положить цветы, но Лара замотала головой и достала из сумки бутылку с водой и тряпочку. Так и знала, что он даже не подумает о том, что плиту стоит вначале помыть, а потом уже класть венок.
Мирек уважительно хмыкнул и подождал, пока Лара протрет могилу от пыли и сухих листьев. Кстати, их было не так много,
