куртку Мирека, свое пальто, насквозь промокшее на груди, и влажный свитер, отчетливо пахнущий мокрой шерстью. Поежилась, оставшись лишь в тонкой футболке. Мирек в это время избавился от кроссовок и пытался расстегнуть джинсы.
Надо же, справился. И молнию вниз сам потянул, вот только снять одной рукой тяжелые, мокрые, прилипшие к ногам штаны было нереально. И они оба это понимали.
Лара молча шагнула к нему. И, не давая себе времени подумать, потянула вниз джинсы. Мокрая ткань поддавалась с трудом, она буквально сдирала с него эту тряпку, упорно отводя глаза в сторону. И все же нет-нет да и цепляла взглядом что-то.
Полоску темных волос на плоском животе. Черные трусы с широкой оранжевой резинкой, которую она уже как-то видела, когда он наклонялся за чем-то на кухне.
Сильные бедра.
Когда штаны оказались на щиколотках, Мирек уже справился сам. И невозможно было не заметить, что его трусы при этом совершенно однозначно натянулись спереди.
— Спасибо, — его голос звучал так низко и хрипло, что по позвоночнику у Лары побежали мурашки, а низ живота обволокло горячей лавой и тяжело, сладко потянуло.
Не исключено, что это просто стек вниз расплавившийся Ларин мозг, иначе как еще объяснить тот факт, что она продолжила раздеваться прямо тут, в коридоре? А не в своей комнате, куда давно могла убежать.
Взяла и тоже сняла свои грязные, насквозь промокшие джинсы, оставшись в светлых, довольно целомудренных трусиках. Тоже скорее мокрых, чем сухих.
Поймала совершенно безумный потемневший взгляд зеленых глаз, и вдруг ее как обожгло. Черт! Что она делает?!
Лара вспыхнула и уже готова была метнуться к себе в комнату, но тут Мирек щелкнул выключателем, и в коридоре стало так темно, что они едва видели очертания друг друга.
— Laro. — Его шепот — тихий, порочный — околдовывал, лишал воли. — Pomoz mi s tim tričkem [30].
Это все было каким-то нереальным. И мокрое, дрожащее от холода тело, и пустая горячая голова, и эта просьба родом из её постыдных фантазий, и плотная темнота, окутывающая их со всех сторон. Будто бы во сне, Лара протянула вперед руки и схватилась за холодную мокрую футболку, по сравнению с которой её руки казались обжигающе горячими. Потянула её наверх, а потом аккуратно, действуя на ощупь, высвободила загипсованную руку. Дальше Мирек справился сам, отбросив куда-то мокрый ком ткани. И замер, дыша горячо и прерывисто.
Их обоих трясло, как под напряжением, и непонятно, кто дернулся первый, но уже через мгновение они вжались друг в друга так плотно, насколько позволяла загипсованная рука Мирека. Прохладная влажная кожа, жесткие волоски на мужских ногах, которые прижимались к ее голым бедрам, её руки на его плечах, его рука, стиснувшая её ягодицы… И осторожное прикосновение к шее горячих губ, как последний толчок перед тем, как, раскинув руки, полететь в бездонную пропасть.
Глава 14. Безумие
Ларе казалось, что она разом оглохла и ослепла. Полная тишина, абсолютная темнота, и только влажное касание языка, обжигающее кожу, только дразнящий запах, от которого во рту все пересыхало от невыносимой жажды. Ужасно хотелось его.
Сейчас. Себе. Полностью.
Лара вплела пальцы в растрепанные мокрые волосы Мирека и с неожиданной властностью притянула его к себе, прижимаясь губами к губам. Боже! Целоваться с ним было еще лучше, еще слаще, чем в первый раз.
Сначала они дико сталкивались губами и зубами, будто наказывая друг друга болезненными укусами, которые сами же страстно зализывали, а потом вдруг выдохнули, утолив первый голод, и стали целоваться глубоко, медленно, нежно. Этот поцелуй был похож на невинную рябь волн на поверхности реки, которая на деле оказывается опасной воронкой, утягивающей тебя на глубину так ловко, что ты даже не замечаешь этого.
Пока Лара бесстыдно наслаждалась легкими нежными касаниями губ Мирека, его рука — даром что была всего одна! — уже пробралась под тонкую футболку и накрыла грудь, вызвав у Лары сдавленный возглас.
— Мирек, — то ли прошептала, то ли простонала она ему в рот, на что он только крепче прижался к ней. — Нет…
— Пожалуйста! — выдохнул он.
И она подчинилась этому жаркому требовательному голосу, этим жадным касаниям, от которых было так стыдно и так хорошо одновременно.
Мирек умудрялся одной рукой трогать её практически везде: обхватывал одну грудь, потом сдавливал пальцами сосок другой, накрывал ладонью лобок под влажной тканью трусиков… И говорил, говорил…
На чешском, непонятно, быстро, но смысл отдельных слов прорывался к затуманенному сознанию, заставляя щеки гореть, а тело сладко сжиматься от предвкушения.
Лара хаотичными движениями гладила грудь, шею, спину Мирка, дурея от ощущения гладкой кожи под ладонями и пытаясь потрогать его везде. Везде выше пояса. Ниже было слишком стыдно. И тут почти одновременно её рука неосторожно сжала загипсованное запястье, а его пальцы скользнули под трусики, сразу вонзившись глубоко внутрь. Вскрикнули почти одновременно. Он от боли, она от неожиданности.
Безумие на мгновение отступило, и Ларина сбежавшая сознательность поспешила вернуться на сданные было позиции.
— Миречек, нет, нет, не надо… — попыталась она остановить его.
— Я не могу! Ларко… Пожалуйста…
— Гипс! У тебя рука! Нельзя! — почему-то этот аргумент казался наиболее убедительным. Что будет, когда через две недели снимут гипс, Лара не думала.
Сейчас надо было прекратить это сумасшествие любыми доступными способами, а со всем остальным они разберутся позже.
В ответ на это Мирек просто схватил её руку и прижал к своему вздыбленному члену.
— Не могу, — яростно выдохнул он. — Так хочу, что больно!
Не то чтобы Лара до этого не чувствовала бедрами его возбуждение, но ощущать в ладони эту напряженную твердость было чем-то совершенно невероятным. Стыдно сказать, но несмотря на некоторый опыт секса, мужской член она трогала впервые — пусть даже и сквозь ткань. Сила его желания была понятна даже неопытной Ларе — ствол так натягивал трусы, что, казалось, сейчас порвет их нахрен, а ткань в месте соприкосновения с головкой была отчетливо влажной.
И тут Лара совершила очевидную глупость: сбросила его руку, разжала свои пальцы и — едва
