Влетел в приемную, толкая к дъяволу каждого, кто попадался на пути. Орал как одержимый безумец.
— Врачаааааа!
— Потерпи девочка. — повторял как мантру.
Маленькая так и не пришла в себя за время дороги.
Это была дичайшая паническая истерика. Со мной творилось что-то немыслемое. Меня скручивало пополам, а внутри где сердце, болело так, что я хотел орать от этой дикой боли.
А потом час полной неизвестности. Снова вакум блядь. И не одна сука мне не могла сказать, что там с моей малышкой.
— Это гинекология, сюда мужчинам нельзя…
— Ждите…
— Успокойтесь. — невозмутимо, едва отрываясь на секунду от телефонной трубки по которой она уже час с кем-то пиздит.
— Какой блядь успокоитесь. Да вы сука издеваетесь? — заорал я на всю клинику.
— Какого хуя тогда вы тут вообще сидите?
Я сорвался, слетел с катушек, дав волю отчаянью и панике. Расхуярил все что попалось под руки и преодолев разделяющее нас растояние выхватил телефон из рук этой старой проститутки возомнившей себя хуевым богом этого места и долбанул его о стену. Эта общипанная курица с выкатившимися испугаными глазами хоть зашевелилась наконец на стуле, визжа от возмущения.
И вызвала охрану. Да неужели.
Я не редко встречался, еще с детского дома, с такими особями, занимающими не свое место.
Как можно работать с детьми и ненавидеть их? Как можно работать в больнице и не иметь сострадания к людям?
Если бы не ее приклонный возраст и отсутствие в штанах члена…я отымел бы ее во все ее морщинистые щели.
А завидев охрану, эта разношеная дырка ядовито заулыбалась играя на моих нервах. Повидемому наивно полагала, что охрана меня сейчас успокоит. Но ее улыбка быстро сошла, как только я заехал в челюсть одному из верзил имевшему глупость все-таки открыть свой рот и выхватив ствол у него из за пояса приставил к голове второго упыря.
— Только дернишся и украсишь интерьер своими мозгами.
И тут как по мгновению волшебной палочки из недр коридора выходит врач.
Я его узнал, это главврач этой богодельни. Это ему я выписал чек на сумму с немалым количеством нулей, за оказанную мне квалифированную помощь. И имя у него еще блядь такое лошадинное, Иииигорь.
Едва он приблизился ко мне я схватил его за шиворот и впечатал в стену.
— Я хочу информацию. — проревел в рожу этого докторишки.
— У вас в приемной не одна падла не говорит мне что с девушкой, которую я привез. И пройти не дают.
— Александр Андреевич это больница. Не нужно здесь закатывать скандалов и разборок. — с невозмутимым спокойствием, поправляя съехавшие на кончик носа по переносице очки.
— И не кричите пожалуйста. — до бешенства… монотонно.
— Я и так, как покладистая сука ждал целый час. — чеканю каждое слово.
— Это недоразумение, что вам не дали информацию. — задыхаясь, пыхтит как самовар мне в лицо.
— Значит так, что бы этого недоразумения у вас завтра же в больнице не было. — указываю взглядом на притихшую старую шлюху на входе.
— Иначе, в вашей клинике уже никогда не появится нового оборудования, да и клиника уже вашей точно не будет. Но сейчас не об этом. Мне н-у-ж-н-а информация. — медленно почти что по буквам.
— Я вас услышал. Это все? — снова очень ровно, лишь сглатывая слюну из за передавленного горла.
— А теперь пожалуйста отпустите? — пытаясь оторвать от себя мои руки.
— Да…, конечно… — ставлю его на пол и возращаю волыну хозяину все еще приходящиму в себя от моего удара.
— Так намного лучше. Спасибо. — расправляя замявшиеся складки на своем халате.
— Ну теперь картина прояснилась и мне все объяснимо. Лизонька пометьте у себя, у Васиной из четвертой у отца ребенка четвертая отрицательная.
— И это очень, очень хорошо. Значит это просто восполение, а не отторжение. И это большая удача для вас — обращаясь уже непосредственно ко мне.
— Мы смогли определить группу крови плода, редкая четвертая, а с резусом из-за большого количества лейкоцитов в крови, было не понятно. У матери вторая отрицательная. Но поциэнтка все ещё без сознания, поэтому узнать у нее группу крови отца ребенка, небыло возможным.
Но у вас как мне известно четвертая… отрицательная. Значит резус конфликт исключается. А это чертовски хорошие новости. Так что скоро пациэнтка придет в себя. А мы постараемся, сделать все возможное и невозможное, чтобы здоровью матери и ребенка ничего не угрожало. Вы можете ненадолго пройти к ней в палату. Но оденьте халат и бахилы.
— И не шумите больше, пожалуйста. Не пугайте больных и персонал. — кидая уже на ходу, но опять же спокойно, точно ничего и не происходило. Параллельно еще отдавая какие-то распоряжения медсестре лебезящей у него под ногами.
Я не все понял, что сказал доктор. Но суть… словно ведро ледяной воды или кирпич на мою голову.
Из папки на семейство Беслановых я знал, что по их венам бежит скорей гнилая, чем первая положительная, но это означает что я являюсь отцом ребенка на хуеву тысячу процентов.
Когда я узнал что диагноз БЕСПЛОДИЕ НЕ подтвержден я уже тогда практически не сомневался что это мой ребенок. Но в полной мере осознал только сейчас.
И меня вдруг блядь шарахнуло по голове, что это из за меня, мой ребенок находится сейчас в опасности.
Уже только от одной этой мысли внутри все сжалось, меня заколотило как припадочного. Одел дурацкий халат и практически вбежал в гинекологическое отделение. Перед палатой на секунду замялся, боясь увидеть свою девочку вновь в таком состоянии.
Дернул дверь и застыл на пороге.
Маленькая была в сознании, а через секунду она стала орать чтобы я убирался. Я прирос к полу оглушенный ее истерикой, не мог уйти и зная как виноват, не знал что сказать.
Сбежался персонал и меня насильно вывели, так как сдвинуться с места самому шанса не было.
Я со стоном облокотился о стену и откинул назад голову ударяясь затылком, стискивая челюсти чтобы не завыть в голос.
Сползая медленно по стеночке, я все же заскулил как подстреленная собака вырывая с головы волосы и кусая костяшки пальцев.
— Маленькая. — сильные, до боли знакомые руки вжимают в себя мое тело, а хриплые, низкие звуки, подобно электрическому разряду — прошибают до самых костей.
От этого голоса, внутри всё сворачивается в ледяной, колючий ком и дышать становится нечем. А в нос забивается ни с чем не сравнимый запах, от которого меня ведет и невольно бросает в дрожь.
Поднимаю взгляд и как в пропасть без страховки, в самые чёрные на свете глаза. Смотрю и не могу насмотреться. Это чувство подобно раю среди ада, так больно, что хочется кричать, но у меня из груди вырывается только задушенный, затравленный всхлип.
Он действует словно спусковой крючок, для обиды, злости, ненависти и единственного сорвавшегося с моих губ слова.
— Отпусти! — цежу сквозь сжатые челюсти. Злость придает смелости. А меня не шуточно трясет, как при высокой температуре или как от играющего в крови адреналина.
Мне хочется расцарапать его безукаризненно красивое лицо, разбить его в кровь, разорвать на кусочки за всю боль и горе, что я проживаю.
А перед глазами проносятся все те унижения и отчаянное бессилие, когда я переставала чувствовать себя человеком, когда на коленях ползала и умоляла о пращении не имея за собой вины. Умоляла выслушать меня, дать мне возможность оправдаться перед ним.
Я прокручиваю это снова и снова, и ненавижу его, за все что он сделал, а точнее… хочу ненавидеть, но не могу.
И вместо того чтобы выплеснуть ему в рожу свою агонию, оглушить болью и правдой, впиваюсь ногтями в свои ладони, и заставляю своё натянутое, как струна тело, успокоиться.
Если до вчерашнего дня у меня были какие-то сомнения, что ему не все равно, то теперь от них не осталось и следа. Ему плевать. Так зачем рвать свою душу. Пусть думает что предала, не любила, пусть ненавидит… Мне уже безразлично.
— Что случилось, Юль? — надтреснутым голосом при этом ни единого намека на насмешку, в нем волнение и едва сдерживаемое бешенство.
