все дела. А этот конкурс всегда имел некую… кхм… направленность.
– Вы считаете, что это нормально? Вы?!
– А что я? Не человек? Просто в мое время конкурсы выглядели иначе. Да и артисты тоже. Что у нас было? Фестиваль советской песни в Сопоте, Золотой Орфей в Болгарии, конкурс артистов эстрады в Москве. Ну, последний для совсем начинающих. Был строго определенный формат: что ты должен петь, как ты должен выглядеть, с кем ты должен спать.
– Что, это тоже Лапин [1] регламентировал? Лично проверял?
– Нет. Но проводилась мысль, что советский артист должен быть женат. Желательно на одной-единственной на всю жизнь. И если ты не обзаводился семьей да еще позволял себе какую-то фривольность в одежде, прическе, к тебе относились с подозрением. Проводили беседы. А потом и вовсе убирали из эфира. Поэтому все были как под копирку: костюм, галстук, пробор на левую сторону, комсомольская улыбка.
– Я считала, что для вас перечисленное органично.
– Для меня органично. А для многих людей искусства – нет. Но им приходилось изображать то, чем они не являлись. И я не вижу в этом ничего хорошего. И конкурсы декларировали тот же формат. Вот взять Сопот. Ты же знаешь, что у меня была первая премия?
– Конечно! Вы привезли «Янтарного соловья» в Советский Союз впервые после десятилетнего перерыва!
Он как-то печально улыбается, глядя сквозь экран. И Сашка чувствует неладное. Что? У нее даже видеозапись есть! Ее потом сотни раз по каналу «Ностальгия» крутили. Триумф советского певца. Туманов и проснулся знаменитым как раз после того конкурса.
– Но ты не знаешь, что я не выиграл главную премию Сопота, – вдруг спокойно продолжает Всеволод Алексеевич. – Это был конкурс эстрадной песни. Эстрадной музыки. Ну примерно как Евровидение. А нас, советских артистов, посылали туда с политическими балладами. На русском языке. Которые никто не понимал. Ты представь, если сейчас на Евровидении выйдет кто-то с серьезным лицом и комсомольским пробором и начнет задвигать шестиминутную оду дорогой партии. Как он будет смотреться на общем фоне? Вот и мы так смотрелись. Мой соперник из Польши – молодой веселый парень в джинсах, в расстегнутой на две пуговицы рубашке, с задорной песней про любовь. Он тогда получил первую премию.
– Как?! А «Соловей»?!
– Был еще дополнительный приз. Вторая статуэтка. В дополнительной номинации «Политическая песня». И я сильно подозреваю, что ее придумали специально для участников из Советского Союза, для большого брата, который всех там основательно достал. И за победу в ней тоже давали «Соловья». Которого я и привез. Но об этом ни по телевидению, ни в газетах, ни даже в моей официальной биографии не было сказано ни слова.
Сашка тянется за кружкой с чаем, оставленной на журнальном столике. Такую новость еще надо переварить.
– Надеюсь, ты не слишком во мне разочаровалась, – усмехается Туманов.
– В вас?! Ни капли. Еще не хватало. Вы-то причем? Это система.
– Мне иногда интересно, что я должен сделать, чтобы тебя разочаровать? Убить котика?
Сашка оценивающе на него смотрит пару секунд, потом качает головой.
– Нет, котика вы не убьете. Человек, который пытается погладить голубей на улице, не может убить котика. Даже в ритуальных целях. Мы смотрим или болтаем? Там вон уже поют!
– Смотрим, смотрим. И слушаем. Ну и зачем он выбрал такую тесситуру? Что за манера пищать у сегодняшних теноров? Или еще лучше шептать? А бэк вообще кто в лес, кто по дрова. Нет, ну а сценография где?!
Сашка снова приваливается к его креслу и блаженно прикрывает глаза. Началось!
Через пять номеров становится ясно: петь никто не умеет в принципе. Для Сашки не новость. Она хорошо помнит его интервью с заголовком «Даже не пытайтесь петь при мне». Так это не вырванная журналистами из контекста фраза, как часто бывает, а правда. При нем лучше не петь и о вокале не рассуждать, он всё знает лучше всех. Но Сашка и не пытается – ни рассуждать, ни тем более петь. Ей интересно его слушать. Особенно когда с вокала он переходит на личность. Или ее отсутствие.
– Все одинаковые, ты посмотри! Смазливые мальчики в узких штанишках. Вот участника от Израиля видела?
Ну конечно видела, рядом же сидят. Не слышала толком из-за его комментариев, правда.
– Нормальный дядька. Голос приятный, – осторожно высказывается она, видя, что он ждет реакции. – Баритон. Мне баритоны как-то ближе, чем воющая или шепчущая мелочь.
– Вот! А его сейчас прокатят. Знаешь почему? Потому что ему полтинник. И аудитория Евровидения не станет за него голосовать. Плевать, какой вокал, какой голос. Неформат!
Сашка чувствует, что у Всеволода Алексеевича личное включается. Чего она и боялась. Сейчас разнервничается, уже нервничает, сахар поднимется.
– Тогда бы в условиях конкурса прописали, что участники не старше тридцати, например. Нетрадиционной ориентации. И конкурс назвали не музыкальным, а конкурсом спецэффектов, – горячится он. – У кого шоу круче.
– Всеволод Алексеевич, это все и так знают. И те страны, в которых грамотные люди в отборочных комиссиях, подходящих участников и посылают. Не принимайте так близко к сердцу, пожалуйста. Накапать вам корвалольчика?
Фыркает, не отрываясь от экрана.
– Самое печальное, что за такую вот, с позволения сказать, музыку голосуют люди. Голосование-то зрительское. Значит, большинству зрителей в Европе нравится бесполое безликое нечто, мяукающее примитивный мотивчик. Вот оно, лицо современной поп-культуры!
– Ну какое оно зрительское, Всеволод Алексеевич? Россия голосует за Беларусь, Беларусь за Россию и так все. По-соседски, по-дружески. У кого больше лояльных соседей, кто обаятельный зайчик во внешней политике, тот и выиграл, – подает голос Сашка и замечает, как внимательно он на нее смотрит. – Что?
– Ничего. Никак не привыкну к твоим рассуждениям. Ты умная девочка.
Сашка хмыкает. Если сравнивать с теми, кто вас обычно окружал, то конечно. А она никак не привыкнет к его махровому сексизму и установке, что женщина должна, открыв рот от восхищения и капая слюной на ковер, внимать говорящему мужчине.
– Матерь божья, а это что…
Сашка поднимает глаза и в первую секунду думает, что он сел на пульт и случайно переключил на ночной канал. Хотя и для ночного канала слишком. Такое можно только в Интернете на специальных сайтах посмотреть. Правда что, матерь божья…
На сцене две девчонки в кожаном белье, высоких сапогах и ошейниках с шипами охаживали плетками полуголого мужика. Пели что-то про мир во всем мире, насколько Сашкин средненький английский позволял уловить текст. Стало как-то неудобно, что рядом сидит Туманов. Как будто при отце порноканал включила. Хотя, если разобраться, Всеволод Алексеевич в подобных вопросах должен быть
