Я хлопаю глазами, не понимая, чем вызвано его раздражение, ведь вчера все было замечательно.
— Тим, что случилось? — переступаю с ноги на ногу, крепче хватаясь за ремешок сумки.
— Ничего.
— Ну я же вижу.
— У меня бабушка умерла, — апатично признается Чемезов.
Теперь он выглядит совершенно разбитым.
Я несколько раз моргаю.
— Когда?
— Сегодня. В больнице.
Господи… Конечно это объясняет его смурное настроение.
— Мне очень жаль…
На что Тим качает головой.
— Да все нормально, — произносит безразлично и сухо. — Помощь точно не нужна?
— Нет.
— Ладно, — устало кивает парень. — Тогда просто захлопни дверь.
Не глядя на меня, он снова бросает в стену мяч и ловит его, а потом опять.
По всему видно, Тим не хочет продолжать разговор. Я тихо выхожу из комнаты, ощущая странную растерянность. Таким Чемезова я еще не видела. Он расстроен, это понятно, но такое чувство, что он сидит там, на полу, и грызет себя. Только за что?
Тук… Тук…
Я долго топчусь в прихожей, надеясь, что Чемезов все же выйдет меня проводить, но он так и не показывается.
Тогда я открываю входную дверь.
Тимошка жалобно пищит в переноске для кошек, которую я сегодня приобрела с хорошей скидкой у одной девочки в торговом центре.
С ним мне тоже не хочется расставаться, но выхода нет.
К счастью, мир не без добрых людей.
Я договорилась со своей городской одногруппницей, что котейка поживет пока у нее дома, а потом, после сессии, я заберу его и увезу домой.
Прислушавшись, снова различаю, как о стену глухо бьется мячик, и какая-то неведомая сила заставляет меня обхватить ручку и решительно закрыть дверь.
Изнутри.
Не понимаю, что со мной происходит, но уйти прямо сейчас не могу, не хочу. Может быть, завтра…
Чувствуя себя мошенницей, я тихо раздеваюсь, достаю из переноски Тимошку, а из кармана куртки — свой телефон, и набираю Ане сообщение, в котором прошу ехать без меня.
В ответ Петрова присылает вереницу озадаченных эмодзи, и тогда я пишу ей, что все в силе, и я завтра все объясню. После чего с котом на руках направляюсь на кухню.
Когда Чемезов находит наше с Тимошкой убежище, проходит, по меньшей мере, час.
— Ты ещё здесь? — спрашивает парень, явно удивленный моим присутствием.
— В общем… да, — неуверенно бормочу я.
— Не понял? — Тим пронзает меня тяжелым взглядом.
Удивление на его лице сменяется отчужденностью.
Мое решение остаться вдруг кажется такой нелепой затеей, что я готова сквозь землю провалиться от неловкости. Терпеть не могу кому-то навязываться.
— Я подумала, что тебе сейчас не стоит оставаться одному. Только скажи, если мешаю, то я пойду, — втягиваю голову в плечи, готовясь к худшему.
Тим ничего на это не отвечает. Словно вспомнив, зачем пришел, он открывает холодильник и достает початую стеклянную бутылку с янтарной жидкостью.
— Ты будешь? — оглянувшись, трясет бутылкой в воздухе. Я отрицательно качаю головой. — Точно. Ты же у нас трезвенница. — Тим ставит бутылку на барную стойку, а сам садится на один их двух высоких стульев, запрокидывает голову и начинает вращаться, как на карусели. — Ладно, рассказывай, что у тебя? Синдром мамочки? Хочешь подтереть мне сопельки? — в голосе парня мелькает что-то истеричное.
Крутясь на стуле, он и сам напоминает сумасшедшего.
— Нет, — пропускаю мимо ушей его сарказм. — Но тебе не помешает друг.
Услышав это, Тим хватается за столешницу и резко тормозит.
— Друг… — морщится парень как от зубной боли. — Да нет у меня друзей! И не дружу я с девушками. Я с ними сплю, поняла? — впивается в меня горящим взглядом. — Я их использую, а потом выставляю за дверь. И я все время вру, — продолжает он. — Тебе, матери, всем подряд! Мой отец не умер! Он живет в Израиле! А сказал я так, чтобы тебя разжалобить, ясно? Я тварь, неужели ты не видишь?
Глядя на парня во все глаза, пытаюсь переварить услышанное.
Мне кажется, по сравнению со вчерашним днем, Тим даже в лице изменился. Нет в нем теперь той показной беспечности, куража, соблазнительных ямочек и хитринки в глазах — всего его арсенала, на котором он выезжал. Я вижу только потерянного парня, пытающегося скрыть, как ему плохо и одиноко.
— Значит твой папа… — проглатываю вставший в горле ком. — Да уж… Разве такими вещами шутят?
Чемезов вздыхает и, оттолкнувшись, снова делает пол оборота.
— Уходи, Дина, — глухо произносит Тим, отвернувшись от меня.
— Нет, — медленно качаю головой.
Я вижу, как напрягается его спина.
— Почему?
— Потому что мы все ошибаемся и делаем глупости. Я не хочу, чтобы ты грустил в одиночестве.
— Надо же какая добренькая, — устало язвит Чемезов.
Но я не принимаю близко к сердцу его издевку.
— Ты злишься, тебе больно, я понимаю.
— Извини… — тихо бормочет парень.
— Можешь ничего не говорить или… наоборот, — пожимаю плечами, боясь его отпугнуть или разозлить своей настойчивостью. — Как хочешь.
Поначалу мне неясно, какому именно совету Тим решил последовать, но когда его голос наконец прорывает тишину, я с облегчением выдыхаю.
— Я ей два месяца не звонил. Или три, — произносит парень с явной злостью на себя. — Вот как-то на днях мать еще говорила, чтобы я позвонил, что пожилым ничего не нужно кроме внимания. А я забил, как обычно.
— Но ты же не знал, что все так будет, — осторожно вставляю я.
— Да у меня всегда так… — с горечью усмехается Тим. — Через одно место.
— Злясь и виня себя, мы никого не вернем, — замечаю в ответ.
— Понятно, но я бы мог с ней поговорить! Провести с ней время! — беспомощно произносит парень. — Знаешь, как бабушка, она была не айс, — неожиданно прыскает он, — даже про мой день рождения забывала и звонила потом через день или два… А как человек… — Тим скорбно вздыхает. — Удивительная. Она витражами занималась, вечно в своих стекляшках… Сейчас покажу… — Чемезов вдруг спрыгивает со стула и куда-то уходит, а спустя несколько секунд возвращается с парусником в руке. Я видела его на тумбе в гостиной. — Вот, эта шхуна — ее работа, — сообщает парень, ставя парусник передо мной на обеденный стол. — Она мне на восемнадцатилетие подарила в прошлом году.
Паруса действительно сделаны из тонкого непрозрачного стекла — синего, белого и голубого, в то время, как сам каркас судна — из толстой витой проволоки.
— Очень красиво.
— Знаешь, как это называется? — Тим скребет пальцем одну из частей паруса.
Я трясу головой.
— Это грот-мачта, — объясняет парень. — А это фок. Кливер. Стаксель. Топсель. Фишерман, — перечисляя все эти незнакомые для меня названия, Тим указывает их расположение. — Лет в тринадцать у меня случился бзик с этими парусами, — его губы трогает грустная улыбка. — Я уже и забыл. А она помнила…
— Да-а-а, — тяну я, не подавая вида, насколько меня впечатлила его сентиментальность. — Похоже, твоя бабушка и правда была удивительной.
— Была… — мрачно повторяет за мной Тим. — Она была классной. И я думал, так будет всегда. Мы все ее звали Марго. Не бабушка, не мама, не Маргарита Геннадьевна. Только Марго. Она была немного с прибабахом. Ни за что не хотела стареть. И постоянно выспрашивала у меня про девчонок, советы разные давала… А я даже не знал, что она сильно болела… Короче, я кошмарный чел, — резюмирует Тим, отодвигая от себя парусник.
Он опускается на стул напротив меня и безразлично смотрит в окно. На такой высоте видно столько неба, что я в очередной раз этому удивляюсь.
— Нет. Ты не кошмарный, ты просто запутался. Ты только не сиди так и не изводи себя. Потери мы не можем контролировать, но когда чем-то занят, это помогает отвлечься от тяжёлых мыслей.
— Точно, — хмыкает Тим, — я хотел напиться.
— Если ты думаешь, что это поможет…
Чемезов поворачивается ко мне и с заинтригованным видом интересуется:
— А какие ещё варианты?
