— Я тебя вижу прекрасно, — ухмыляется. Скотина!
— Мне этого мало, — продолжаю стоять на своем. — Выходи из своего укрытия! Поговорим, как мужчина с мужчиной.
— Ты не мужик, ты тварь! — цедит сквозь стиснутые зубы. — Из-за тебя я потерял совершенно все!
— И поэтому решил выместить зло на Торковской? — наигранно усмехаюсь. — Ты недаром выбрал ее. Ведь так?
— На Торковскую мне плевать с высокой колокольни! — выплевывает. — Она ненавидит тебя всеми фибрами души.
— Тогда зачем она тебе нужна? — спрашиваю и осекаюсь. От предположения по позвоночнику пробегает холодок.
— Понял уже, — продолжает довольным тоном.
— Но… — Я просто в шоке. Мне требуется время, чтобы взять эмоции под контроль. — Как? — не понимаю. — Откуда ты узнал?!
Я сам был не в курсе до недавнего времени, что у меня есть дети! А он…
Не поверю, что Оля растрепала, от кого родила. Она даже в свидетельстве о рождении прочерк поставила!
Нет. Он как-то иначе узнал.
— У каждого из нас свои связи, — говорит едко. — Так вот. Твоя женщина и твои дочери у меня.— У меня резко темнеет в глазах. Сжимаю зубы до боли, чтобы не закричать. — Если хочешь их спасти, ты должен выполнить то, что я тебе скажу.
— Мне нужны доказательства, — не хочу верить в ужасную правду. — Я должен убедиться, что с ними все в порядке.
— Папочка! Папочка! — В динамике раздается плаксивый голос Алисы. От отчаяния и гнева у меня срывает планку.
— Смоленский! Ублюдок! Если с кем-то из-них что-то случится, то я уничтожу тебя! Тварь! — кричу, не контролируя себя. Меня распирает. Внутри все горит, сердце сгорает дотла.
Если гаденыш хоть пальцем тронет моих девочек, я не просто его уничтожу. Он будет молить меня о смерти! Сам!
— Тише-тише, — продолжает с усмешкой. — Сейчас ты отдашь сотовый своей охране и пойдешь прямо по дороге. Один.
— Сначала ты отпустишь девчонок! — упрямо стою на своем.
— Ты не в том положении, чтобы диктовать условия.— В динамике звучит явное недовольство.
— А мне на это плевать! — В моем голосе появляются стальные нотки. Я, наконец, вновь могу думать холодной головой. — Ты решил мне отомстить за гибель своего сына и его матери. Я понимаю, — на пару секунд замолкаю. Позволяю Смоленскому все переварить. — Правда и моя непричастность к пожару тебя, по всей видимости, не волнуют, — продолжаю. — Ты видел записи с камер. Я ни при чем!
— Мне плевать на тебя! Ты был там! Ты не спас их! — Смоленский срывается на крик. Он, наконец, обнажил истинную причину своих поступков. — Ты позволил им погибнуть!
Как отец я прекрасно понимаю горечь его утраты. Почему он никак не успокоится, почему ищет виновных. Разве ж можно признать, что в случившемся сам виноват?
Да никто в здравом уме подобное не признает! Потерять семью —это ни с чем не сравнимое горе. Здесь даже я сочувствую ему.
— Ипполит, выходи, — произношу уже более спокойно. — Я тебя понимаю. И знаю, как тебе помочь.
Может быть, мои слова кажутся пустыми и бессмысленными, но как иначе —не знаю. Смоленский —гад и сволочь, он самый последний ублюдок на планете! Но ведь он тоже человек.
Когда я потерял жену, то вместе с ней потерял почву под ногами. Пустился во все тяжкие, залез в такие дебри, откуда живыми не выбираются. Остался жив.
Несколько лет подряд я искал смерти. Рисковал, вписывался в самые жесткие авантюры, проворачивал ТАКОЕ, от чего можно ещена половине пути умереть. Выжил.
Я едва не убил лучшего друга! А после снова едва не погиб сам… Но опять остался живым.
Нашел дочерей, обрел семью, вновь познал вкус жизни и счастья! Я как никто прекрасно знаю цену этому всему!
Так, может, Смоленский тоже творит беспредел по тому, что нет в его жизни тех, за кого нужно бороться? Он за один вечер это все потерял.
— У меня погибла жена. Она была беременна, — промолчу, что, вероятнее всего, от другого. И о том, что Аля в момент гибели была в положении, до этого момента знал лишь я. — Так что я как никто другой понимаю твое горе и твою боль. Выходи! — произношу с нажимом. — Все решим мирно. К тому же, насколько мне известно, к телам погибших у следователей были вопросы.
— Откуда ты знаешь? — говорит не своим голосом. Теперь пришел черед ему удивляться.
— У каждого из нас свои связи, — повторяю его фразу.
В динамике повисает тишина. В воздухе витают напряженность и тревога. Мои парни стоят около входа на участок, женщин из опеки не видно нигде.
Давай, Ипполит. Думай. Сдавайся!
Уверен, если я сам копну это дело, то вскроется еще много интересных фактов. Не удивлюсь, если окажется, что поджог был спланирован заранее. Вполне возможно, что сын Смоленского жив.
А раз он жив, то я смогу его найти. Это всего лишь вопрос времени.
Но помогать буду лишь при одном условии. Моя семья должна быть в безопасности!
Смотрю перед собой. Ни на секунду не отрываю внимательного взгляда от дороги.
Давай, Ипполит! Не будь дураком. Выходи!
Пиликает телефон, Смоленский завершил вызов. Смотрю на экран, принимаюсь набирать номер, с которого мне только что звонили. Но в ответ тишина.
Боковым зрением замечаю движение, поднимаю голову, поворачиваю в сторону. И натыкаюсь взглядом на Ипполита.
Он стоит напротив и смотрит исключительно на меня.
Глава 37. Оля
— Мамочка, я хочу спать, — хнычет Олеся.
— Понимаю тебя, моя милая, — обнимаю малышку, целую в висок. — Но нужно еще чуть-чуть потерпеть, — прошу ее. — Сможешь?
Если я правильно понимаю, то нам осталось не так много. Мы практически миновали опасный участок дороги, где нас могли бы заметить люди Ипполита, и теперь едем в дом Максима. Он согласился нас приютить на некоторое время.
— Я постараюсь, — печально вздыхает и снова отворачивается к окну.
Мы едем не так долго, но малышки очень сильно устали. Сегодня у каждой из нас был крайне насыщенный день.
Прекрасно понимаю состояние дочек, сама едва держусь на ногах от усталости, но, к сожалению, ничем помочь не могу ни им, ни себе. Скорее бы нам уже всем приехать.
Откидываю голову назад, закрываю глаза на пару мгновений. В кровать бы сейчас…
Меня резко швыряет в сторону. Алиса и Олеся вскидывают ручки, я едва успеваю поймать дочерей. Прижимаю к себе крепко, сердце отстукивает барабанную дробь. Даже сквозь толщину курток чувствую, что мои девочки дрожат от страха.
— Ш-ш-ш, — шепчу успокаивающе на ушки. — Все будет хорошо, — сама тоже дрожу.
— Мне страшно, — плачет Алиса.
— Я боюсь, — вторит ей Олеся.
— Не бойтесь, — целую каждую из девочек в нос. — Я с вами. Дядя Максим нас в обиду не даст!
Прижимаю дочек ближе к себе, пытаюсь унять безумно быстро колотящееся сердце. Тревожные мысли то и дело норовят пробить брешь в спокойствии.
Нервничать нельзя.
— Что это было? — спрашиваю одними губами, встречаясь с Максимом взглядом в зеркале заднего вида.
— Прости, — виновато отвечает он. Вновь переключает внимание на дорогу.
Майоров напряжен. Во взгляде сталь, желваки то и дело подрагивают на скулах.
Что-то не то.
— У нас проблемы? — тут же напрягаюсь. Меня настораживает его встревоженный внешний вид. Максим сегодня в доме вел себя совершенно иначе.
Мы проехали уже значительное расстояние от дома, где были, и вряд ли погоня нас нагнала. Если бы это случилось, то гораздо раньше.
Очень хочется верить своим рассуждениям. Только вот, судя повсему, я не права.
Майоров гонит по трассе без остановок, только вперед. Руки на руле расслаблены, но это лишь потому, что он опытный водитель.
— Тебе не о чем беспокоиться, — отрезает. Сам то и дело стреляет глазами по зеркалам.
Меня крайне настораживает его поведение. От осознания реальной картины происходящего будоражит кровь.
Вдруг в салоне авто становится ярко, как днем. Зажмуриваюсь.
— Твою мать! — Майоров цедит сквозь зубы. — Держитесь там! — напряженно.
