Почему я забыла темные очки? Режет глаза — не изменился, даже прическа та же осталась. А если побрить — снова молодой, вечно молодой, как Владимир Ильич… Как воспоминания детства. Как первая любовь. Единственная, блин… Женька, Джек… Нет, Евгений. Чужой муж. И… Нет тут никаких «и».
— Знаю… Пошли, взглянешь… Нам по пути.
Господи, как сказать…
Руки в карманах. У обоих. Дрожат? Нет, только у меня… У него своя жизнь: жена, сын… Это я на распутье. Это я свободная женщина. Это я — девочка, которая ночью плакала после ссоры с сыном, что жизнь могла б сложиться иначе, если бы кто-то не уехал поступать в Москву. Если бы у кого-то хватило смелости сказать маме твёрдое «нет». Если бы хватило наглости заявиться к Джеку в городскую квартиру и выдать его матери: вы врете, тетя Таня, он не просил передавать, что больше меня не любит. Это все вы решили, две злючки-соседки. Почему же я была такой дурой, почему?
Да потому что так должно было случиться. Нас ждали другие люди. Я просто поспешила. Вышла не за того. Двадцать три, а ты не замужем! Ты ребёнка не родила! Да твоего Владислава сейчас к рукам приберут более ушлые. Снова вмешалась моя мать. Вышла, родила, и что? Что теперь? Этот ребёнок теперь будет самым несчастным, потому что его родители не могут жить вместе. Не хотят. Да и сестра его по-своему любит папу. Только их мать не любит их отца.
Мы с Джеком остановились перед зелёной калиткой. Прошли всего пять домов, и молчание не успело нас раздавить.
— Зайдёшь? — оттягивала я шок так неумело.
Джек передернул плечами. Не догадался.
— Не думаю, что хозяева захотят меня видеть. Да и что я скажу… В родные пенаты потянуло? Можно чайку на веранде попить? Да нет, так… Посмотрел и ладно… Шланг уже заждался. Я обещал с шашлыками помочь. Приходи… — помедлил и добавил: — …Мужа бери… Тоже. Все будут рады московским гостям.
— Муж в Москве. Я с детьми тут одна.
Не хотелось ничего объяснять. Не смутился — а чего ему смущаться? Все перегорело. Столько лет прошло!
— Бери детей. Там мал мала меньше будет. Все семьями.
— Ты тоже?
Зачем спросила? Какое это имеет значение? Если я и пойду, то ради Шланга, ради старой дружбы. А Джек что подумал? Чего вдруг опустил глаза?
— Мои в Испании. Так… Получилось… Мы развелись. Я вернулся один.
— А…
И ничего не добавила. Даже слов сочувствия. Если кому и посочувствовала я, так это себе. Я замужем. Ну и что? С чего я решила, что он что-то там ко мне до сих пор чувствует? Он мужик, ему проще. Он женился раньше, чем я вышла замуж. Его сыну пятнадцать. Моему тринадцать.
Бить так сразу. И под дых. Я сунула руку в карман и достала ключи. Они звякнули у меня в руке набатным колоколом. В посёлке у нас до сих пор такой висит. По дороге к магазину, возле колодца. Специально проверила, на месте ли, и еле удержала сына от желания проверить, насколько набат громок.
— Зайдёшь? На чашку чая? Только на веранде злая собака. И дочка у меня спит.
Бедный Евгений Сомов замер. Только глазами следил за ключом, который легко повернулся в замке, который Джек, наверное, сам и устанавливал. Только бы не выругался. Выругался. Довольно громко.
— Чего сразу не сказала?
— Боялась именно такой реакции.
Он тряхнул головой…
— Нормальная реакция… — и снова выругался. — Знал бы, что они продают…
— Я купила его вне рынка. Счастливый случай. Я искала что-то новое в нашем районе. Но даже не думала, что будет вот так…
— За сколько купила?
Взгляд злой.
— Я не продаю. Извини. Мне дом нравится.
— Мне тоже, — выплюнул Джек мне в лицо. — Ладно. Я пошёл…
— Не зайдёшь?
— Нет!
Его отказ потонул в собачьем лае. Мы слишком долго проторчали у ворот.
— Берька, молчи! Женьку разбудишь!
Я резко повернула ключ. Шнауцер выскочил на улицу и разразился лаем ещё пуще! Пришлось схватить за ошейник!
— Замолчи! Он свой, не чужой!
Я подняла глаза: чужой, не свой, не сводил с меня взгляда. По-прежнему злого.
— Женьку? — переспросил и тут же опустил глаза к собаке, которая ещё подтявкивала.
— Да… Евгения теперь редкое имя для девочки, — выдала я тихо, тоже глядя на собаку.
— Да, наверное… Ну… Я пошёл. Не буду раздражать вашу собаку.
— Джек… Я не знала, что ты вернулся, честно… Заходи на чай…
— Как-нибудь…
Сказал так, что это прозвучало «никогда».
Я держала за ошейник собаку, но дышать не могла сама. Броситься следом, сказать, что я тоже свободна, что я… И? Кто сказал, что он свободен? Свободные мужики редкость. Хорошие мужики. Его явно уже подобрали. Да и… Кто тебе, Славка, сказал, что этот тот самый Ромео, в которого ты была влюблена. Это Евгений Сомов, которого ты не видела двадцать лет, и понятия не имеешь, что это за мужик.
3. Яська и Джек
Три ватных одеяла, два горячих тела, одна обледенелая дача — именно так выглядело счастье в наши счастливые семнадцать лет. Подогретое витаминным чаем из плодов шиповника и сушеных садовых яблок. Всякий раз, взобравшись на чердак заколоченной на зиму дачи, мы быстро раздевались, с тоской поглядывая в сторону допотопного обогревателя, похожего на колченогую чёрную болонку. Не включишь — родители снимут показатели счётчика и поди потом объясни, кто тут прохлаждался долгими зимними вечерами.
Мы любили друг друга уже, кажется, третий час… И мечтали о трех днях в мае, когда, все так же в тайне от предков, сбежим в Москву. Деньги накоплены, алиби придуманы, осталось купить самые дешевые билеты — и ни одна живая душа не узнает, что в поезде «Смена» наши полки будут ровнехонько друг над другом. Но это будет в мае… Теплом, раскрашенным тюльпанами. А пока мы друг на друге в промозглом марте…
Зима злилась на всех и вся и сыпала в крошечное чердачное окошко снегом.
— Женечка, Джек, Евгений… — что только не шептала я ему, держась распухшими от поцелуев губами за самую вкусную на свете мочку.
Чуть сжать ее, и услышу сдавленный вдох. Чуть сжать бедра и будет выдох… У обоих. Облегчения и сожаления, что зимне-весенний день слишком быстро закончился.
— Может, плюнем на все и останемся на даче? — предложил Джек, щекоча мне носом ключицу.
Я вздрогнула, как и минуту назад, когда он оторвал меня от подушки и от земли. Я снова вжалась затылком в нагретый сдавленным дыханием гусиный пух. Вот бы вытащить сейчас одно перышко и пощекотать ему нос…
— Тогда Москва накроется медным тазом…
— Москва и так может накрыться…
— Только не говори, что идёшь в армию!
Я оттолкнула его плечи и села, наплевав на холод. Ему исполнилось восемнадцать в начале февраля.
— Нет… Батя обещал отмазать. Но всякое может случиться… Это ж ещё целых два месяца! Ну чего вылезла? В соплях завтра будешь!
И Джек накрыл меня нижним одеялом с головой — два других свешивались с тахты на пол, прикрывая нашу разбросанную одежду.
— А я скажу, что беременна, и тебя не заберут. Ведь так? — шептала я в темноту.
— Сплюнь! — и он постучал мне по голове.
И в ней отозвалось гулко, как в пустом ведре. Это стучал по железной крыше то ли дождь, то ли снег, то ли град… Зима злилась, и мы злились вместе с ней, потому что расставались на неделю, а может даже на две. Когда ещё Джеку удастся выкрасть дедовскую Шестерку, неизвестно.
— Мне подруга справку напишет. А я есть за пятерых буду. И все поверят, у некоторых вообще до тридцати недель живот незаметен… Особенно если это девочка…
— Слава, ты чего панику развела?
Я сжала ему щеки и себе веки, почувствовав на ресницах слёзы.
— Я с ума сойду за два года! А если в Чечню? Ты что, совсем дурак?
— Это ты дура: батя сказал отмажет, значит отмажет!
— Отмажет, ага… — я почти всхлипнула. — Ну да… Для армии не годен, а в ГАИ пожалуйста…
— В ГАИ точно не возьмут, а вот в ГБДД пожалуйста… Ярослава, ну елки зеленые… Ты плачешь, что ли?
